Артур Артузов – отец советской контрразведки

Я не знаю, какой в этом смысл. Я не знаю, кому от этого может быть польза.

Я помню наш разговор в августе месяце, Вы были правы: недостаточно разочароваться в белых или зеленых, надо еще понять и оценить красных. С тех пор прошло немало времени. Я многое передумал в тюрьме и — мне не стыдно сказать — многому научился. Я обращаюсь к Вам, гражданин Дзержинский. Если Вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь: ведь когда-то и я был подпольщиком и боролся за революцию… Если же Вы мне не верите, то скажите мне это, прошу Вас, ясно и прямо, чтобы я в точности знал свое положение.

С искренним приветом

Б. Савинков».

На что надеялся Савинков? Конечно, надежда умирает последней.

Ответить на письменное обращение Дзержинский не успел. К тому же освобождение Савинкова было вне его компетенции. Помиловать Савинкова вторично мог лишь ВЦИК СССР. Дзержинский имел возможность только ходатайствовать перед высшим органом советской власти об этом. То, что от него зависело, он сделал: создал для осужденного Савинкова, мягко говоря, совершенно необычный режим содержания под стражей. И только. Председатель ОГПУ был вовсе не столь всевластен, как полагают многие историки.

События развивались неожиданно для чекистов, и здесь, возможно, были их просчеты. Разве все можно предвидеть? Конечно, нужно было просчитывать все нюансы поведения Савинкова. От него ведь можно было ожидать самого неожиданного…

Утром рокового дня 7 мая 1925 года Савинкова навестила в тюрьме Любовь Ефимовна. После ее ухода Пузицкий, Сыроежкин и работавший под «крышей» Наркомата иностранных дел сотрудник негласного штата ОГПУ Валентин Сперанский повезли Савинкова на очередную прогулку. Но не на ближнюю, в Сокольники, а в Царицыно, где ОГПУ располагало дачей (на ней, между прочим, происходило одно из «подпольных» совещаний руководства ЛД в присутствии Фомичева).

За обедом, да и после Савинков несколько раз хорошо приложился к бутылке с коньяком и почему-то пришел в крайне возбужденное состояние. Именно «почему-то», поскольку обычно переносил алкоголь легко, мог выпить много, почти не пьянея.

Вернувшись в здание ОГПУ, все четверо зашли в кабинет отсутствующего на месте Пилляра. Кабинет располагался на пятом этаже, в крыле на Большой Лубянке, по той стороне коридора, где окна комнат выходили во внутренний двор. У кабинета заместителя начальника КРО была одна особенность: когда-то в нем был балкон. При реконструкции здания его убрали, вместо двери сделали окно с очень невысоким — на уровне колена — подоконником. Так как день был не по-майски теплый, даже жаркий, окно было распахнуто настежь.

Пузицкий вышел зачем-то в смежную комнату. Сыроежкин сидел возле окна, откинувшись в глубоком кресле, Сперанский — на стуле возле двери. Савинков расхаживал по комнате, жалуясь, что не получил ответа от председателя ОГПУ, что не может больше пребывать в неведении, что ему нужна работа…

Остальное произошло в какие-то доли секунды. В очередной раз приблизившись к окну, Савинков как-то странно переломился в пояснице, вскрикнул и выпал наружу… Сидевший почти рядом Сыроежкин успел было поймать его за щиколотку, но, по несчастью, поврежденной, а потому слабой рукой… Удержать Савинкова оказалось невозможно.

Разумеется, чекисты тщательно изучили обстоятельства гибели Савинкова. Григорий Сыроежкин по этому поводу написал докладную записку.

«ПОКАЗАНИЯ ПО ПОВОДУ САМОУБИЙСТВА АРЕСТОВ. Б. В. САВИНКОВА

7 мая вечером по предложению тов. Пузицкого я прибыл в ГПУ для сопровождения за город арестов. Савинкова совместно с т. Пузицким и Сперанским. На автомобиле мы выехали в Царицыно, где пробыли 1 1/2 часа и затем вернулись обратно в Москву. Зашли в комнату № 192, откуда должен был быть направлен во Внутреннюю тюрьму Б. С. Мне показалось, что настроение у него было обыкновенное.