Арзамас-городок

Рождественский стол арзамасцев обилен. В первый день праздника щи из кислой капусты, обязательно с солониной. Соленое мясо постоянно продавалось в городе, особенно летом, тогда его брали для разных окрошек с домашним квасом. По традиции подавался к столу гусь. Вовсе не редкостью и у мещан в доме заливной поросенок со сметаной и хреном. Все остальное приготовлялось по желанию семьи, фамильной традиции.

Рождественский стол украшался красиво представленным пучком скошенных трав или чистой соломы в воспоминание, что Спаситель родился в хлеву.

СВЯТКИ　

Святки — двенадцать праздничных «святых дней» с 25 декабря по 6 января — время от Рождества до Крещения.

Как почти и все посты, этот, Рождественский, тянулся томительно долго. Томленье исходило, конечно, из глухой зимней поры. Такое уж время! То еле-еле тащились промозглые дни внезапной оттепели, потом ударил ядреный морозец, а недавно взъярился такой крутой студень, что по ночам крякали углы большого ступинского дома, и так сиротливо стыли старые черные липы в заснеженном саду. В ноябре по утрам лениво　занимался жиденький рассвет, скоро кончался серенький денек, и долго-долго волочились тоскливые вечера…

И только в последнюю неделю до Рождества в школе рисования и живописи академика Ступина наступало веселое оживление. Из деревень, сел и ближних уездных городков приезжали родичи ребят и увозили их домой на всю святочную неделю. Оставались в школе лишь те, кому до родных мест не ближний свет.

В эту ночь в синем небе ярко, алмазно горит для христиан Вифлеемская звезда, говорит о рождении Спасителя рода человеческого. Все в подлунном мире в эту ночь славит Бога.

Благоговейно стояли на службе Ступин, его семейные, ученики, прихожане Духовской церкви — стояли и радовались: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение».

Весело хрустел под ногами жесткий снежок, когда возвращались из храма. Шли молча — еще не спала святая торжественность в ребячьих душах.

Наверху, в жилых комнатах мезонина, где обитали ученики, скоренько поснимали с себя верхнее, уличное и заторопились вниз, в кабинет своего дорогого учителя.

Академик встречал их с ласковой улыбкой. В том 1828 году он еще не стар. В свете свечей — утро еще робко заявляло о себе за окнами, ярко горело золотое шитье на высоком воротнике его академического мундира, молодо посверкивали темно-карие глаза, искрились первые седины длинных волос.

Александр Васильевич со всеми пропел тропарь и кондак праздника, и красивое лицо художника сменилось мягким домашним выражением. Принимая поздравления с праздником, слегка кланялся каждому:

— Благодарствую, светы мои!

На рабочем столе академика лежала горка монет, каждый одаривался. Младшим ученикам доставалось по пятьдесят копеек, а старшим по рублю. Что эти деньги? А их хватало на то, чтобы все святки в карманах ребят не убывали вкусные орехи.

..Уже в сумерках к дому академика стали подъезжать гости. В гостиной за праздничным столом весело захлопали пробки, красно зазвенел столовый хрусталь.

Отвели гостеприимные хозяева гостевой стол, почтенные господа из чиновных присели к игорному столу с зеленым сукном, пожилых дам　увлекла на свою женскую половину Екатерина Михайловна, а молодежи предоставили желанную свободу.

Уж так заведено было, что девицы, молодожены, неженатые юноши со стороны собирались отдельно в большой мастерской школы — она заранее готовилась к святочным вечерам. Из нее выносились мольберты, полотна, краски, устраивалась сцена для театральных постановок… Но сегодня только вдоль стен сиденья… Зажжено много свечей и празднично, весело от ярких женских нарядов, цветных жилетов и сюртуков мужчин, их пышных галстуков. Всплески молодых голосов, улыбки, смех — и вот уже составляется первая хороводная игра — «Заинька».

Как величаво плывет яркий живой круг-хоровод…

Заюшка по сенюшкам дыбы по дыбы,
Беленький по новым дыбы по дыбы.
Некуда заиньке выскочить,
Некуда белому выпрыгнуть.

В кругу хоровода парень. Это верно, что он, зайчик, туда, беленький сюда, а тесна живая цепь хоровода, не проскочить, да и сцепленными руками не пускают.

Хоровод сочувственно поет:

Семеро ворот, все на заперти стоят.
Семеро ворот, все на заперти стоят.
Мать ушла, золоты ключи взяла.
Мать ушла, золоты ключи взяла.

Кинулся заинька еще раз между шумных платьев девичьих — ан нет!

Заинька, попытайся у ворот,
Беленький, попытайся у новых.
Некуда заиньке выскочить,
Некуда белому выпрыгнуть.

И снова кидается заинька, пытается разорвать цепь из горячих женских рук. Наконец, кой-как выпрыгнул наш заинька из хоровода, весь пунцовый от смущения, от счастья близкого общения с девушками.

Настает черед молодых мужчин, ребят. Они поют задорно, вызывающе: