Ашантийская куколка

Прилавок бабушки Мам ничем не отличался от большинства других. Сбитый из трех широких досок стол, положенный на крепкие узловатые ножки, служил одновременно и прилавком, и витриной. Сверху все это прикрывал небольшой навес из рифленого кровельного железа, которое проржавело от времени, но стойко выдерживало напор гнувших его ветров‚ с боков к навесу были прилажены где пластиковые щиты, где куски от мешков из–под муки, тоже в меру своих сил сопротивлявшиеся непогоде. Оставалось загадкой, каким образом в сезон дождей, при таком ненадежном хранении, не подмокали товары. Впрочем, Мам, Эдна и их соседки — владелицы столь же хрупких сооружений — редко жаловались на погоду, разве что когда действительно лило как из ведра. Но в конце этого года сильных дождей не было; так что послеполуденное тепло само располагало к веселью и смеху, и благоухающая радость лета веяла над всей рыночной площадью.

День медленно клонился к вечеру. За шутками и смехом время летело быстро. Некоторые торговки уже засуетились, приступив если еще не к подсчету дневной выручки, то к приведению в порядок своего товара. Другие, наоборот, не спеша готовились к вечерней торговле, рассчитывая перевалить через шесть часов и отхватить хотя бы часть вечера, когда с наступлением сумерек рынок в своем упорном стремлении продлить существование приобретал какой–то загадочный вид.

— Пора собираться домой, Мам, — сказала Эдна.

— Ты что, устала? Посмотри, еще совсем светло, а ты уже домой собралась.

— Ты всегда так говоришь, Мам, а нет чтобы вспомнить, что мы живем далеко отсюда. Пока еще дождемся автобуса, как раз и будет время.

— Ах, молодежь, молодежь, и откуда вы такие? В наше время мы повсюду ходили пешком, а нынешние…

— Неужели вы так уж повсюду и ходили пешком?

— Конечно… А как же иначе? Не думаешь ли ты, что мы родились с автомобилем вместо ног?

— Знаешь, Мам, не хотела бы я родиться до появления автомобиля.

— Да ты и не родилась в ту пору, это сразу видно. Ты даже домой пешком дойти не можешь. Даже домой…

— Пешком? А сама–то ты смогла бы, после такого утомительного дня, всю дорогу идти пешком?

— Я так и делала, девочка моя, именно так! Ты еще не родилась…

— А ты уже ходила на рынок?

— А я уже ходила на… Эй, Эдна, смотри, кто к нам идет! Да неужто он?

Это действительно был он, тот самый покупатель.

Он шел, многозначительно улыбаясь. Эдна, не зная как себя вести, дважды провела тыльной стороной ладони по лбу и решительно начала убирать с прилавка товар. А мужчина продолжал улыбаться, явно забавляясь смущением обеих женщин: бабушки и внучки. Те, кому есть в чем себя упрекнуть, всегда смущаются при виде улыбки того, кто предстал пред ними в роли судьи. В сущности, улыбкой мы награждаем хорошо воспитанного ребенка или оказавшего нам любезность взрослого, но для врага нет хуже такого подарка. Ибо в подобных случаях это скорее усмешка, независимая и надменная, над человеческой мелочностью, даже если она внешне наивно беспечна. Улыбка может ударить больней, чем пощечина, отпущенная с размаху. Она способна в мгновение ока выразить больше презрения, нежели любое слово, пусть даже написанное самыми крупными буквами. А иной раз она просто свидетельство того, что обида прошла, что жизнь по–прежнему прекрасна и что лучше забыть причиненные вам неприятности. Улыбка просто улыбкой никогда не бывает. Она всегда что–нибудь да говорит, если даже человек предпочитает молчать. Она бывает такой же неуместной, как голубое небо во время дождя, и такой же горькой, как муки рожающей в лесу слонихи. Она бывает лучезарной, как солнце, и мимолетной, как счастье. Впрочем, пойди–ка разберись во всем этом!

Эдна наклонилась взять корзинку, которую только что принесла из так называемого чуланчика позади лавочки. Мужчина продолжал улыбаться, словно догадываясь, что девушка не желает вступать с ним в разговор. И действительно, первой осмелилась нарушить молчание бабушка. В качестве старейшей торговки на рынке она рассудила так: покупатель всегда остается покупателем, даже если он вернется к вам с жалобой или претензией.

— Что ты хочешь купить? — спросила бабушка.

— Гребень‚ — ответил мужчина не без лукавства.

— Гребень? — переспросили одновременно обе женщины. Вот тебе и на! Если бы покупатель вернулся с претензией, кстати сказать вполне обоснованной, все было бы понятно, тут уж ничего не попишешь. Но вернуться, чтобы снова нарваться на обман, — вот этого–то они ни как не могли взять в толк.

— Гребень? _повторила Эдна, приосанившись. — А что ты сделал с тем, который я только что продала тебе?

— Не знаю, просто не знаю, что случилось… По–моему, я его потерял. Он сказал это с таким несчастным видом, что, глядя на него, невольно хотелось смеяться. Эдна и бабушка молча переглянулись и почти одновременно вздохнули с облегчением, что не укрылось от покупателя.

— Как? — забеспокоился он. — Разве у вас нет больше гребней?

— Есть, есть. сейчас я тебе покажу наш товар. Эдна, где у тебя лежат гребни?

— Подожди, Мам. Я сама обслужу этого господина. Иди сюда.