— Девятая, — сообщает номер палаты, в которую перевели Асю после реанимации. — Пятнадцать минут, а потом дождетесь официально установленного времени. Всем наплевать на распорядок дня в больнице. В конце концов, это не проходной двор, а хирургия и гинекология.
— Спасибо, — я отрываю ногу от земли и переступаю через порог, словно перехожу невидимую черту.
— Халат! — рычит мне вслед «громила».
— Костя, возьми, — Ольга протягивает мне больничное убранство, а потом берет такую же одежду и себе.
Похоже, в этом отделении расположение палат соответствует расстановке домов в городской черте: с правой стороны — четные значения, а с левой — нечетный ряд.
— Здесь, — Оля лучше ориентируется на местности и практически меня ведет. — Давай цветы и сына. Я подержу его. Зайди один, разведай обстановку. Может быть, она не одета или спит. Сколько там женщин? — мы тормозим перед дверью, за которой определенно происходит какая-то грубая возня. — Что там? — Юрьева оглядывается, а затем, приложив ухо к полотну, прислушивается к тому, что происходит за закрытой дверью. — Постучи прежде, чем войти!
Как в детстве! Мне бы честь отдать и щелкнуть каблуками, а затем воскликнуть:
«Как прикажете или так точно!»,
но язвительность я все-таки предусмотрительно убираю и отдаю букет белоснежных некрупных роз в нераскрывшихся бутонах Ольге, а затем стучу и, не дождавшись разрешения, почти мгновенно захожу…
Стоп! Наверное, я не туда попал. Совсем не узнаю её. Не узнаю свою жену. Этого не может быть. Что это? Как подобное вообще возможно? Кто за это ответственен? И к кому мне предъявлять претензии?
Ведь состояние моей жены тяжело назвать блаженным и умиротворенным. Подлый врач обманул меня, когда заверил, что с ней всё в порядке, а выход из наркоза прошел без неожиданных включений со стороны женской психики? Не верю… Не верю, что такое происходит наяву и я не сплю или тупо грежу, находясь под сильными галлюциногенами. Охренеть, какая с моей стороны беспечность и непонятная наивность, ведь я на всё вдуваемое мне в растопыренные уши повёлся, как зелёненький мальчишка. Как же так? Современный мир, новейшие технологии, пересмотренная вдоль и поперек доктрина, а успокоительные методы непокорных пациентов остались прежними, на уровне каменного века?
Она ведь связана? Её левая рука пристегнута здоровым смирительным наручником к железной штанге изголовья, а правая нога находится в подобном положении, но только в изножье расхристанной кровати. Белье скомкалось под непокорной пациенткой, а подушка завалилась куда-то между стенкой и разобранной постелью.
— Ася! — я вскрикиваю и моментально разворачиваю Тиму к ней спиной. — Тише-тише, детка. Черт! — вылетаю пулей из палаты и сразу натыкаюсь на спину Ольги, которая, похоже, караулит вход. — Подержи его, а лучше выйди отсюда. Побудь там с мужем. Оля…
— Что?
— Пусть Рома позовет главного врача. Пусть поставят на уши больницу. А Никита пусть сочиняет иск. Я… Я…
— Что произошло? — она прижимает детскую головку к своему плечу и переступает с ноги на ногу.
«Они связали ее, как дикое животное. Стреножили, обездвижили, зафиксировали? Эти докторишки Асю изнасиловали?» — мотаю головой и давлюсь слюной.
— Иди к мужу.
— Хорошо…
Она ведь смотрит? Смотрит мне в глаза и безмолвно, тихо плачет. Встав на колени перед кроватью, на которой лежит Мальвина, я дергаю наручник, пытаясь раскрыть захват, предусмотрительно укрытый мягкой тканью.
— Костя? — шепчет Ася и еле слышно всхлипывает.
— Потерпи. Что это такое? — скребу пальцем по замку, который, по всей видимости, без ключа не открывается.
— Она пыталась уйти, — в наш разговор с женой встревает маленькая пациентка лет сорока-сорока пяти, соседка по палате, сидящая на своей кровати и раскачивающая с бешеной амплитудой и такой же скоростью затянутые эластичными бинтами худые ноги. — У нее открылась рана и ее…
Связали, как приготовленную на убой скотину?
— Я думала, что ты бросил меня, — хрипит жена, смеживая веки.
— Ты в своем уме? — скриплю зубами, просовывая палец между манжетой и женской кистью. — Блядь, Ася! — рычу и завожусь. — Куда ты собралась?
— Я думала, что ты… — как будто бы издалека вещает.
— Избавился от тебя? Ты психически здорова?
Да уж! Её бы показать другому специалисту после выписки из этого отделения. По-видимому, процесс восстановления пройдет не по тетрадным записям. А жаль!
— А где Тимофей?
— За дверью. С Юрьевой.
— Ты принес мне цветы? — она заглядывает мне через плечо и пялится на букет, который я положил на тумбочку. — Розочки? — блаженно улыбается. — Беленькие, очень нежные. Пахнут?
— Ты можешь помолчать? — а про себя со злостью добавляю «психопатка чертова».
— Ты не ушел, не ушел, не ушел, — всхлипнув, зажимает свободной рукой себе рот и добавляет шепотом заезженное, — прости, пожалуйста!
— Нужно позвать дежурного врача и… — подсказывает «умная» соседка. — Если бы так легко можно было освободиться, то и я бы помогла ей.
— Почему тебя связали? — упершись лбом ей в переносицу, огромным наглым буром ввинчиваюсь в женскую коробку. — Пиздец, Цыпа! Что ты вытворяешь?