Я двигаю ресницами и, вероятно, щекочу ее, потому как Ася прыскает и отклоняется.
— Куда ты хотела уйти? Почему позволила с собой такое обращение? Это же… Это было против воли?
Твою мать! Какие глупые вопросы я задаю ей, хотя прекрасно знаю на них подходящие ответы.
— У меня, наверное, — я отклоняюсь и слежу за тем, как она по-детски мило подкатывает глазки и пытается растянуть на обескровленных — до такой степени они белые с заметным синим оттенком — губах, — произошло помутнение, Костенька. А Тима…
— Он здесь, здесь, здесь! Ася, приди в себя.
— Это седативные, — подсказывает мне соседка. — Они ей вкололи приличное количество подобной химии. А что было делать? Ваша Ася не давала ночью спать. Дежурные не любят, когда пациенты буянят и пытаются после сложной операции на своих двоих убраться в неизвестном направлении. Не страшно, скоро все пройдет. Она даже замолчала на, правда, не слишком продолжительное время. Горько плакала и в бреду, когда со сном боролась, звала маму. Вы бы привезли ее родительницу или…
У нее никого нет! Только я и сын. Еще, вероятно, набивающаяся в подруги Ольга, да мои ребята, если, конечно, не будет других поползновений.
— Не трогайте ее. Просто посидите рядом, побудьте с ней, — рекомендует женщина. — Пусть она отдохнет. Сейчас хоть чуть-чуть затихла, а то ревела белугой и билась мелкой птичкой.
Я все-таки стаскиваю наручник, удерживающий подрагивающую кисть и, забросив ее себе за шею, почти впечатываюсь лицом в основание женской шеи и грудины.
— Аська, ты бешеная цыпа! Курица ты, глупенькая.
— Да-а-а, — она на всё согласна.
— Иди сюда, — подтягиваю ближе, пропустив свои руки ей под мышки. — Вот так!
Жена, свесившись с кровати, лежит верхней половиной тела на моих плечах и тихо причитает:
— Я думала, что ты оставил меня, Костенька. Забрал Тимошу и забыл, вычеркнул, перелистнул страницу. Кто я, в сущности, такая, да? Молодая Цыпа? Но…
— Ты замолчишь?
— Но хорошо, что обманулась, — нет, не догоняет.
— Я нашел все твои заначки, Цыпа.
— Все? — а это еще что должно значить? — Что? — я так и вижу, как она сладко улыбается.
— Денежки на черный день приготовила? Подсуетилась, накопила, решила от меня слинять? Это, мол, для сына, еще чуть-чуть на ателье и даже поднакопила на адвоката и развод. Тебе не стыдно?
— Не-е-е-т, — пырснув, теперь жена задушенно смеется.
— Да-а-а-а, — а я ее копирую. — Только знай, предусмотрительная ты, женщина, я не намерен разводиться третий раз.
— А как быть? — толкается в попытке отклониться. — Костя, отпусти.
— Будем жить, как умеем, Красова. Подстроимся друг под друга. Найдем что-то общее, перезапустим отношения, но для начала ты должна поправиться. Я, кстати, переведу тебя в отдельную палату.
— Куда?
Да какая, на хрен, разница! Лишь бы подальше и с глаз долой, прочь от любопытных пациентов. А нас, похоже, кто-то обсуждает, потому как у меня горят уши и чешутся ладони, которыми я непрерывно глажу жарко-влажную обнаженную спинку. У жены раскрылась больничная одежда. М-м-м, как интересненько!
— Ты голенькая там? — шепчу ей в ухо, пока играю пальцами по нежной коже.
— Наверное, — Ася пожимает плечами, сдергивая больничную рубашку. — Костенька?
— Да?
— Ты не ушел?
— Нет.
— Не оставил?
— Нет, конечно.
— Теперь и умереть спокойно можно, — ластится, потираясь щекой по моей шее. — А Тимошка…
Он здесь, здесь, здесь. Все здесь!
Умереть хочет? Аж туда намылилась убраться?
Что за бешеная женщина!
Глава 25
Перезагрузка… Там я все скажу!
«Минимум семь дней» — так же мне сказал этот врач? А сейчас что? Пошла как будто бы вторая неделя. Вернее, десять полноценных суток, как Ася находится в хорошо оснащенном стационаре — один и круглый ноль! А такое впечатление, что минула гребаная вечность и…
«Ещё три дня!» — если больше ничего неординарного не произойдет.
Отдельная палата, удобная кровать, телевизор, диван, два здоровых кресла, письменный стол — необходимый для моей дневной работы, удобный стул под беспокойный зад, зеркало в пол и вылизанное до блеска служебное помещение, где она могла бы привести себя в порядок: принять душ, сполоснуть лицо, почистить зубы, причесаться и снова стать собой.