АСКЕТ

Руди вскочил. Шерсть на загривке превратилась в лохматую щётку. В глазах отчаянная решимость. Полкан медленно поднялся. «Вечер перестаёт быть томным», — подумал он, нехотя скаля обломки былых клыков.
В памяти всплыло давно отболевшее. Полкан сорвался.

— Да знаешь ли ты, щенок, как я бежал за Его машиной, — прорычал он. Захлебнувшись, неожиданно взвыл. — Я бежал! Бежал!! Бежал!!! Я умолял взять меня с собой! Мой дом снесли, мою будку разломали, мою миску раздавили бульдозером! А Ему дали квартиру в городе! И там не нашлось для меня места! Для меня, который десять лет под снегом и дожём… Ради Него! Который отдал бы свою шкуру Ему на шапку, только бы Он не мёрз! Который перегрыз бы любому глотку за Него! — Полкан перешёл уже на истеричный, захлёбывающийся лай с хрипом и подвыванием. — Я бежал, пока не свалился в пыль! Пока хребет мой не переехали велосипедным колесом! А Ему было всё равно!!! Ты, слышишь, кутёнок мокрохвостый?! Ему всё равно! И то что искалечили меня, и то что я не умел добыть себе еду, и то что мне некому больше было служить! Любить некого, понимаешь ты, щенок?!

Полкан задохнулся. Упал на землю. Дышал тяжело. Враньё, что собаки не умеют плакать. Они умеют. И смеяться умеют, и улыбаться.
И плакать…
Рудольф Подошёл к старику.

— Слышь, Полкан… — Он ткнулся носом ему между ушей — а, может, Он тебя просто не заметил, а? Он ведь не такой…

Полкан не ответил. Уткнулся сухим носом в передние лапы. Его бока высоко вздымались.

— Руди! — К ним бежал Человек, размахивая скрученным вчетверо поводком. — Рудольф! Вот ты где, паразит!

Бродячий пёс ощерился и резко отпрыгнул к мусорному баку. Эрдельтерьер ринулся навстречу Человеку, забыв обо всех ужасах, описанных ему многоопытным Полканом. Он взвизгивал и вился у ног хозяина, заглядывал в глаза, говоря всем своим видом: «Да, я виноват. Грешен, сбежал! Но я так люблю тебя!». В воздухе взметнулся поводок и опустился на спину беглеца.

— Кому я говорил, нельзя убегать?! Кому говорил?!

Для проформы Руди заскулил. Больше, чтобы выказать всю силу своего раскаяние.
«О чём я и предупреждал… — мрачно подумал Полкан. — Любит… ха! Кого любят, поводком не охаживают. Добро пожаловать на землю, дружок». И медленно потрусил прочь – не желал становиться свидетелем унижений нового приятеля. Мир жесток. И самое жестокое, что есть в это мире – Человек. Стот ли смотреть на то, как наивный щенок открывает для себя миллион раз доказанную до него аксиому? У Полкана уже был Опыт.
Но опы эрдельтерьера был иным. У Человека тряслись руки, когда он гладил провинившегося пса по покаянной голове. Голос Его тоже дрожал.

— Как ты посмел? Под машину же мог попасть, украли бы! Дурак ты, брат… — Человек сидел на корточках и перебирал мягкие уши собаки тёплыми пальцами, целовал вытянутую от раскаяния морду. — Сейчас домой пойдём, вымою тебя. Смотри, как угваздался! Пожрать дам… Свинтус ты, старик, как напугал!

Сидящая на дереве Кошка с презрением взирала на происходящее. Была она бродячей или домашней, бог весть. И подкармливали её люди, ничего не требуя взамен, и пинали… Люди есть люди. Наконец, вздохнула, нахохлилась и, зевнув, фыркнула:

— И впрямь, дураки, причём и тот, старый, и этот с обрубленным хвостом. Человек-то у каждого свой. И нечего тут опытами меряться. Ну, да что с них взять, собаки!