Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая: Критический обзор важнейшей литературы вопроса

О Зебинасе у Феодорита рассказывается, что он проводил дни и ночи в молитве и потому немного (ὀλίγα ἄττα) разговаривал с приходящими к нему, не позволяя себе отвлекать мысли от небесного (κατάγειν ἐκ τῶν οὐρανῶν οὐκ ἠνείχετο τὴν διάνοιαν); но очень скоро оставляя их, тотчас же обращался снова к молитве, чтобы не удаляться от Господа даже на минуту (ὡτ μηδὲ πρὸς βραχὺ χωριστείς τοῦ τῶν ὅλων Θεοῦ). [553] Однако, о нем же говорится, что, будучи украшен добродетелью страннолюбия (φιλοξενίᾳ), он многим из приходящих позволял оставаться у него до вечера (μενειν τὴν ἑσπέραν πολλοὺς τῶν ὡς αὐτὸν ἀφικνουμένων ἐκέλευεν). [554]

Об Элпидии в Лавсаике говорится, что он «как матка пчелиная, жил среди братии, и эту гору населил, как город». [555]

И таких примеров можно было бы привести очень много.

Итак, даже самое глубокое созерцание не требует необходимо, чтобы каждый погруженный в него непременно отрешался от всяких других впечатлений и мыслей, кроме мыслей об одном Боге. Общее психологическое свойство всякой сильной и глубокой любви состоит действительно в том, что представление ее предмета становится центральным и господствующим в сознании, всегда находится, так сказать, в фокусе сознания, определяя его общий фон и обусловливая подбор других представлений.

Но значит ли это, таким образом, что господствующее представление совершенно вытесняет все другие представления и мысли, не оставляя им уже никакого места в сознании?

В действительности бывает так, что все другие представления, понятия и мысли воспринимаются сознанием под углом зрения главного представления, вся жизнь и деятельность сознания окрашивается в цвет его, — именно господствующим представлением определяется ход ассоциаций, направление всей мыслительной работы. [556]

Ф. Ф. Гусев, говоря о всецелом сосредоточении энергии сознания и напряженности чувства на мысли об одном Боге и обосновывая необходимость такого именно состояния на общих свойствах любви, как известного психического феномена, совершенно замалчивает то свойство любви, согласно которому любящий стремится не только быть с любимым, наслаждаться лицезрением его, — по выражению Гусева, «заниматься с ним», но вместе с тем имеет непреодолимое стремление проявлять свою любовь на деле, выражать ее осязательно и фактически поступками приятными и угодными тому, к кому он питает любовь. Любящий решается даже на разлуку с любимым и несет ее безропотно и терпеливо, даже с радостью, если она необходима для блага любимого, или доставляет ему пользу в каком либо отношении. Ведь человек состоит не из одного ума и не исчерпывается весь в созерцательных его потребностях, — он вместе с тем — и непременно — существо деятельное. Не иное свойство существа и проявления и любви человека в Богу.

По учению св Писания, любовь к Богу, вопреки утверждению Гусева, выражается не в исключительной созерцательности, упраздняющей и исключающей всякую деятельность, а непременно в деятельном служении благу ближних, которое совершается ради Христа, по любви к Нему. [557] Равным образом и анализ данных специально аскетической письменности совсем не уполномочивает нас согласиться с утверждением Гусева, что «исключительное направление нравственной деятельности на собственное и индивидуальное самоусовершенствование (а не на совершенствование других, поясняет он несколько ранее) составляет необходимое следствие объявшей душу пламенной любви к Богу и из нее вытекающего влечения к умной молитве и духовному созерцанию». [558]