Асорин. Избранные произведения

Рикардо был своеобразным и интересным художником. Это он написал портреты всех писателей поколения 98-го. Излюбленным же его занятием было писать те же самые места — будь то в Мадриде или в Париже, — которые до него писал Рафаэлли. Предместья, дома простонародья, городские пустыри и деревенские поля… Карменсита занималась в часы досуга тиснением кож и чеканкой по серебру.

Не помню, когда и где я впервые встретился с Барохой. Да, забыл сказать, что в доме проживало еще одно лицо. Если даже в «Семи Частях» особо оговорены права животных, их «естественные права», то почему я стану отказывать собаке в праве быть личностью? Обитатель дома по кличке Йок был мохнатой черной собачонкой, низенькой и толстой, с живыми блестящими глазами. Иногда на этого умного и ласкового пса находили приступы безудержного веселья — и тогда он прерывал наши беседы курбетами и прочими отвлекающими выходками. Пес был с юмором, как и дон Серафин, и Пио — всяк, разумеется, на свой лад.

Моя дружба с Барохой никогда ничем не омрачалась. Были мы вместе или разлучались — наши симпатии и уважение друг к другу оставались неизменными. Человек он простой, открытый, без всякой позы; что бы ни делал, все у него выходит легко, без нажима. Бывали у нас с ним и совместные путешествия, как-то он останавливался на несколько дней у меня в Моноваре. О своих противниках Бароха отзывается едко, его суждения решительны и окончательны. Но вот странная черта, которой я не встречал больше ни у кого из писателей: как бы категорично и уничтожающе ни звучали тирады Барохи, в его тоне нет ни ненависти, ни страха, ни даже оттенка враждебности. Его критические суждения настолько естественны, настолько уместны, что нельзя и предположить заранее обдуманного злого умысла, и у собеседника Барохи или же его читателя не остается в душе неприятного осадка. Как-то в Париже один мой друг — и противник Барохи — сказал: «Я видел Бароху на набережной Сены, у книжных лотков. Думал подойти и поздороваться, но не решился». Я ответил: «И напрасно. Бароха ответил бы и говорил бы с вами вполне дружелюбно».

СЕКРЕТ БАРОХИ Перевод А. Садикова

Секрет Барохи — секрет полишинеля. Все знают — объяснить не может никто. Ключ к тайне многие держат в руках, но не могут им воспользоваться. Тайна Барохи — это его стиль. Такого стиля не было ни у кого из выдающихся испанских писателей. Но упрямых не переубедишь. Давние, убежденные противники Барохи будут стоять на своем.

Как пишет Бароха? И как надо писать? Что хорошо — это несомненно. Но как писать хорошо — вот вопрос. Проще всего повторить простую истину: писать хорошо значит писать ясно и точно. Хорошо пишет тот, кто пишет ясно, точно и при этом грамматически правильно. Но первое же возражение сбивает с толку — а как же талант? Та глубинная, стихийная сила, которая подчиняет себе все: слова, ясность, точность, правильность.

Эта глубинная сила — иными словами, инстинкт — создает особый мир, в котором живет всякое подлинно художественное творение. Мне вспоминается, как Эрмосилья в своей книге «Критическое рассуждение о главных испанских поэтах последних лет» порицает Ховельяноса за употребление в одной из эпистол таких слов, как мулы, бубенчики, рысца, погонщик. Эти слова — слишком низкого стиля. Немало наших современников улыбнутся суровости критика. Но критик был прав. Нам кажется, что нет, но перенесемся мысленно в эпоху, когда творил Ховельянос, в тот мир, который он создал своими творениями, — и станет ясно, что Эрмосилья попал в точку.

Все большие писатели создают свой собственный мир. По законам этого мира и следует судить о стиле писателя. Именно в этом плане могут быть уместны или неуместны слова и обороты речи. Эрмосилья считал, что некоторые слова — не для Ховельяноса. А проза Барохи такова, что целый ряд изысканно-архаичных слов и оборотов, которые у других писателей служат признаком высокой культуры, здесь прозвучали бы так, что автору осталось бы только сгореть от стыда. Да, они убили бы собственный стиль Барохи.

В своей прозе Бароха прост, ясен и строг. Чистота языка как таковая его не волнует. Бароха прежде всего — живой человек, он существует в реальном мире. Чувство действительности — его сильная сторона; не случайно его выражения так точны и естественны. Бароха создает также — не задумываясь, как само собой разумеющееся — особый, только ему свойственный ритм. А ритм (я говорил об этом в книге «Валенсия») — это квинтэссенция стиля. Вялая манера повествования губит писателя, и не спасет его ни чистота языка, ни точность, ни изысканность выражения. Ритм или есть, или нет. У Барохи он есть. А также и у некоторых наших классиков, прежде всего у Сервантеса. Именно у Сервантеса — в чудном прологе к «Персилесу и Сихизмунде».

ИСПАНИЯ Перевод А. Садикова