Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

Все закивали головами: «Веди! Мы подождем», он взял меня за руку, в другую руку — мой чемодан, отвел меня в конец очереди, стоявшей на тот же рейс. Я стал пожимать ему руку, показывая жестами: «Спасибо, старик! Теперь я в порядке», отчего он взглянул на меня с тяжким сомнением, вздохнул и пошел к девушке, регистрировавшей пассажиров. Показывая на меня глазами, он объяснил ей все то же самое: «Неведомым ветром с неведомого дерева на нас сбросило этот раритет общечеловеческого болванизма. Он должен долететь до Сан-Франциско. Но если потерять его из виду хотя бы на секунду, он может уже больше не найтись никогда». Девушка закивала головой, после чего водитель повторил ту же речь, обращаясь к очереди. Пока он говорил, девушка принесла к стойке второй табурет, водитель посадил на него меня, мой билет зарегистрировали, девушка сказала: «Сиди! Не вставай!» И я сидел на этом табурете, помогая прорегистрировать всю очередь. Затем она взяла меня за руку и довела до двери самолета.

Я опустился в кресло, рядом сидел прелестный, поразивший меня парень: весь его багаж (из Нью-Йорка в Сан-Франциско) состоял из книжки, которую он читал, — ни чемодана, ни сумки, ни зубной щетки. Мы взлетели, я почувствовал, что погибнуть на этот раз мне не суждено, на душу лег покой. За окном — чернота, огромная ночь, луна, под нами Америка, все страсти улеглись, все хорошо. Вспыхнуло табло, я пристегнул ремень, самолет идеально коснулся посадочной полосы, зажегся свет, все пошли на выход, я спустился на поле, поодаль светились огни аэропорта. И тут девушка с самолета догнала меня с криком:

— Мистер! Мистер! Ноу! Ноу!

— Неужели провокация? — подумал я. — И надо же, в последнюю секунду! Не зря же меня предупреждал этот лысый хрен в ЦК КПСС, велевший ни с кем не разговаривать! Неужели права эта гнида?

Я стал вырывать руку, вскрикивая:

— Йес! Я приехал! «Аэрофлот» компани! Аутобус! Сан-Франциско!

Я посмотрел в небо и увидел на здании аэропорта огромные светящиеся буквы: «Лас-Вегас». Кто мог знать, что перед Сан-Франциско самолет делает посадку в Лас-Вегасе? Со своими пятью долларами я чуть было не прорвался в этот вселенский притон игры и греха. Если бы девочки с самолета — дай Бог им здоровья и всяческого благополучия — не поймали меня на летном поле, то книгу моих воспоминаний пришлось бы заканчивать на этом месте, либо же далее они приобрели бы характер фантастического гиньоля. Не представляю, что можно делать в Лас-Вегасе с пятью долларами, билетом «Аэрофлота» и советским паспортом. Вероятно, пришлось бы пешком отправиться в Сан-Франциско, куда бы я топал, уже весь седой, с выпавшими зубами, по сей день.

Девочки опять засадили меня в самолет, не спускали с меня глаз еще два часа, чтобы я, не дай бог, не исхитрился депортироваться наружу через унитаз или еще как*то, и, только приземлившись в Сан-Франциско, доведя до выхода, сняли с себя груз забот обо мне. Там меня действительно встретили, там действительно был замечательный фестиваль и действительно замечательно прошла моя картина, и была замечательная пресса, все меня звали, я превосходно жил. Многое уже забылось, но никогда не забуду этой поразительной нежности, доброты, заботы.

Фестиваль был сказочным, таких теперь не бывает, и условия нашего проживания — тоже сказочные. Жил я в прекрасном «Холидей-Инне», в роскошном огромном номере. Меня специально поселили повыше, чтобы с высоты окна был виден весь Сан-Франциско, мост в Беркли, мост в Окленд. Вид из окна был изумительный, платили какие*то огромные суточные (чуть ли не по сто долларов в день), я уже обжился, гулял по городу, завел каких*то знакомых (тогда русских там почти вообще не было — только «старые русские»). «Старые русские» делили между собой каждый час моего общества, почитая его великим счастьем. И для меня общение с ними было великим счастьем.

Очень славный был генконсул в Сан-Франциско — Зинчук, консулом по культуре был мой однофамилец — Соловьев. Однажды американский Соловьев подошел ко мне:

— Мы получили шифровку: с вами очень хочет повидаться и летит сюда знаменитейший наш мультипликатор…

— Кто?

— Как кто? Ну, вы ж должны знать! Ну, знаменитейший! Русский Дисней!

— Кто же это такой? Иванов-Вано? — спрашиваю в ужасе я.

— Нет не он.

— Кто же?

— Ну, русский Дисней!

— Хитрук?

— Нет, не он. Другая фамилия. Ну, как вы не знаете!

— Нет, не знаю, — сломался я. С ума стал сходить — не знаю.

Впрочем, разговор вскоре забылся. Я поехал куда*то в гости, возвращался поздно, в два ночи. Захожу в огромнейший холл «Холидей-Инна», мягко-мягко светят золотистые полупотушенные лампы, под ногами — ворсистый ковер, всюду цветы, дорогая мебель, по центру холла в штормовке, сцепив руки на авоське с трехкилограммовой банкой югославской ветчины, сидит какая*то фигура, от которой сразу повеяло чем*то родным. Он приподнял голову, потревоженный каким*то шумом… Боже! Это ж Котеночкин! Действительно, русский Дисней!

В душе аж расцвело. Мы обнялись, расцеловались, как братья.