Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

Вся страна горячо обсуждала происходящее с неравнодушием футбольных болельщиков. Все, натурально, возмущались: как такое можно! Президент собирает чрезвычайное заседание чрезвычайного совета: как быть? Похитили как-никак министра культуры. Все сочувствуют, психуют, кипятятся: женщину надо спасать. Но и преступников, в свою очередь, нельзя выпускать, стыдно поддаваться шантажу. Одни говорят: не посмеют. Другие: вы их плохо знаете, они все посмеют. Телевидение транслирует заседание сената: выступают ораторы, комментируют комментаторы, а похитители периодически звонят и напоминают: осталось шестнадцать часов, двенадцать, восемь… Идет ночное экстренное заседание правительства, сената. Председательствует, с красными от бессонницы глазами, наш друг президент. Решают: хватит, не пойдем на поводу у мафии! Но если с головы этой женщины упадет хотя бы волос, мы выжжем этих подонков, мы перережем всех, кого они требуют освободить. Тем временем осталось три часа, два, час… Ораторы говорят: не пойдем на попятный, будем тверды. Они не посмеют.

Звонок: «Получите голову вашего министра». Приезжают по адресу, вскрывают багажник машины — там красивая мученическая голова.

Страна в шоке, общее негодование, демонстрации, снова ораторы: «Никогда в жизни не простим, не спустим. Но нельзя трогать сидящих в тюрьме. Принципы демократии — превыше всего…»

Третье преступное сочинение — вообще полный кошмар. Между президентским дворцом и торговыми рядами — маленькая улочка, буквально в два — в три метра. На ней ровно в шесть часов вечера в пятницу, в самое людное время, разносит в щепу автомобиль, начиненный взрывчаткой. Гибнут дети, женщины, случайные прохожие. Зачем? За что?

Люди, взявшие на себя ответственность, заявляют: «Нам важно, чтобы страна не зажиралась, чтобы она знала, что полна внутренних противоречий. Людей не должно покидать ощущение политической нестабильности. Пусть они знают, что ходят по краю пропасти. Да, мы убили людей, но невинных среди них нет: все, пусть и косвенно, как граждане, виноваты в том, что в стране происходит».

Какое*то время я пребывал как бы под опьяняющим гипнозом этой преступной поэтики, но после истории со взрывом быстро отрезвел и захотел разобраться, что же такое происходит. Консультироваться, естественно, отправился к Гаву, знавшему всю Латинскую Америку вдоль и поперек.

— Саша, объясни же, что это?

— Как что? Это Кастро. Ему Кубы мало. Ему нужен весь континент.

Прокастровское движение М-19 к тому времени набирало в Колумбии огромную и страшную силу. Молодые ребята, часто четырнадцати-пятнадцати лет, уходили в горы, там классные кубинские инструкторы, последователи Че Гевары, учили их науке партизанской войны, самым жесточайшим и эффективным ее методам. Затем пацаны спускались с гор, в масках, до зубов вооруженные, и вырезали до последнего человека какой-нибудь городок с населением в три-пять тысяч жителей. Всех подряд — детей, женщин, стариков. Потом опять уходили в горы. Невозможно было понять: зачем?

Для того, оказывается, чтобы «служба медом не казалась». Чтобы помнили, что в стране «нестабильность», противоречия, вот-вот грянет мировая революция. Подобные случаи остались в памяти как самые трудные, тягостные стороны нашей фиесты в Колумбии. Никто — ни Гав, ни посол, ни Маушка — не любили и не имели права об этом говорить, но все понимали, что все творится если не с нашей помощью (хотелось надеяться, что этого не было), то уж наверняка с нашего молчаливого попустительства.

Был ли Гав каким*то образом причастен ко всему этому? Не знаю, не думаю. Я, естественно, понимал, что Гав — человек хороший, с ним можно дружить, но от обсуждения вопроса, хороший или плохой Фидель, все-таки предпочтительней было воздержаться.

Гав был необыкновенно обаятельный, деревенский, по-моему, русак откуда*то из-под Воронежа. Был он еще достаточно молод, но уже абсолютно лыс. Маушка как*то рассказала, что в момент, когда не то Фидель приходил к власти на Кубе, не то еще какая*то там была немыслимая заваруха, но за один день Гава несколько раз ставили к стенке — то одна противоборствующая сторона, то другая. Гав, естественно, оказался на Кубе не случайно — свою стезю он выбрал сознательно и рано. Так вот после какого*то расстрельного раза, опять-таки чудом уцелев, он вернулся в отель и залез в ванну. Намылил голову и почувствовал, что все волосы разом осыпались.

Сочиняя в Москве картины далекой колумбийской жизни, я представлял себе тропики, жару, героя, расхаживающего по городу в белом костюме. Приехав в Боготу, я увидел, что там в белых штанах никого, кроме меня, нет (белые штаны я прихватил из Москвы с собой, видимо, во исполнение золотой мечты Остапа Бендера). Каждое утро в мое окно продолжало бить солнце, а после полудня на улицы ложился туман. Причем и туман*то какой*то странный: он стелился по земле и доставал тебя лишь по пояс, а твоя голова торчала уже над ним. И целый город так бродил после обеда по пояс в тумане. Я опять привязался к Гаву:

— Саша, отчего туман тут такой странный?