Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

Итак, для начала я обнаруживаю себя в салоне Ил-62 летящим в Колумбию, с паспортом, проштемпелеванным визой сроком на два года. Ощущал я себя при этом Солженицыным со знаком плюс: меня тоже как будто бы выслали из страны, но с особым заданием — вернуться на белом политическом коне и с картиной. С каждой секундой жизнь приобретала фантомный характер. Рядом с собой я видел омытые легким водочным туманом черты «руководителя полетов» Паши Лебешева, а за ним и остальных участников этого в полном смысле разведочного рейса. Со мной летел и Саша Адабашьян, которого я пригласил на картину художником. Еще — интеллигентный пожилой благообразнейший еврей по фамилии Цейтлин, с отменными манерами и готовностью положить всего себя на алтарь латиноамериканского искусства. Еще — Юра Доброхотов с легкой благородной картавостью, заведующий иностранным отделом киностудии «Мосфильм», в прошлом, говорят, не то генерал, не то полковник КГБ, когда*то высланный из Нью-Йорка за злобный шпионаж. Еще — Людмила Николаевна Новикова, милейшая женщина, толковый журналист, жена высокопоставленного дипломата, который, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказался генерал-лейтенантом КГБ, вершившим нашу тайную политику в Латинской Америке еще с далеких военных лет. Она была не просто знакома с президентом Колумбии, а даже дружна с ним, поскольку долгие годы вместе с мужем варилась в том же самом дипломатическо-разведывательном котле. Кто ее ввинтил в нашу группу, было неведомо, числилась она в ней кинокритиком, специалистом по латиноамериканскому кино. Она и Паша Лебешев были в группе двумя стержнями, двумя электродами со знаками «плюс» и «минус». Звали мы ее все с легкой руки Саши Адабашьяна Маушка, ласкательное производное от «матушки» или «мамушки». Своих тесных связей со спецслужбами она не скрывала. Тем более что службы эти были вовсе не убого-стукаческими, а в самом деле серьезными, мощными и в высшей степени профессиональными. Во всяком случае, с уверенностью говорю, что во времена нашего пребывания в Колумбии внутреннюю политику страны примерно на равных осуществляли правительство Колумбии и опекавший нашу киногруппу первый советник посольства генерал КГБ Саша, которого по аббревиатуре его фамилии-имени-отчества все любовно кликали Гав.

До Колумбии было тридцать два часа лету. Забурели мы еще на взлете, первая посадка в Мюнхене. Не помню, как нас вытащили, веселеньких, из самолета. Вторая посадка — Шеннон, третья — Гавана, оттуда — на Ямайку, дважды пролетая над Бермудским треугольником, из Ямайки — в Перу, в Перу — пересадка на лайнер испанской авиакомпании «Иберия» и — над неведомым континентом до Боготы. Лишь невыносимые тяготы личной жизни погнали меня по этому иезуитскому маршруту. Не будь их, никогда бы не снискал я клички «свинцовая жопа», ибо за два года колумбийской эпопеи летал туда и обратно в общей сложности раз десять, и действительно каждый раз к концу полета седалище ощущалось литым куском горячего, но плотного сверхтяжелого металла.

Итак, за время полета мы успели захмелеть, проспаться, опохмелиться, еще раз забуриться в смерть, и еще раз опохмелиться, и, уже ничего не соображая, наконец приземлиться в Боготе. На летное поле мы вышли как после профилактических побоев в отечественном вытрезвителе, где иногда били по голове кирпичом, положенным в валенок. На взлетном поле нас уже ждал Гав, за которым маячил роскошный «линкольн» с красной крышей, который мы тут же окрестили «Каперузо» — «Красная шапочка». Роскошная Швова машина прикатила нас к не менее роскошному отелю, в котором нам были заказаны умопомрачительно роскошные номера. Мы еще не знали, что находимся под бдительнейшим оком разнообразных спецслужб многих заинтересованных стран, пасших нас так, что нельзя было и шагу ступить, чтобы они тут же не сообщили друг другу и собственным разведцентрам о том или другом невинном перемещении.

Переночевав на белоснежных постелях, мы спустились утром в уютнейший ресторан с восхитительным шведским столом, горой фруктов, бьющими в окна лучами солнца. После московской зимы, собачьего холода, грязи и копоти, нас окружали изумрудные горы, оазис, рай, сон, сказка.

Для начала Маушка проинструктировала меня, как вести себя с президентом.

— Маушка, — пытался перечить я, — все не так просто. Если Микельсен написал роман, значит, у него есть авторское честолюбие. И когда мы попытаемся подсунуть ему моих восемь страничек как якобы вариант экранизации авторского сочинения, я думаю, разразится дикий скандал. Боюсь, он тут же свяжется со своим корешем Леонидом Ильичем и попросит специального разрешения без суда и следствия застрелить меня из именного президентского оружия. И тот ему такое разрешение, конечно же, немедленно даст.

— Абсолютно не факт, — настаивала Маушка. — Микельсен убеждаем. Попробуем его убедить.