Читаем Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру? полностью

Среди деловых людей мира Колумбия славна как страна великих банковских спекулянтов. Это центр банковской спекуляции в целой Латинской Америке. Известна она еще и как страна изумрудов. Но оказалось, что у этих камней девяносто шесть или что*то около того характеристик подлинности. Поверьте, что никакой нормальный колумбиец не будет подвергать свой камушек девяносто шести экспертизам. Наши грузины по сравнению с колумбийцами могут показаться трудолюбивейшими китайцами, день и ночь не разгибающими спины. Эти практически не работают никогда, нигде и ни при каких условиях. Но в каждом доме лежит подушка с изумрудами — такой же непременный атрибут достойной колумбийской квартиры, как у нас когда*то была герань, фикус и портрет Хемингуэя. На подушке этой часто спит хозяин, не ведая при том, спит ли он на бутылочном стекле или на миллиардах, припасенных на черный день.

Но более всего знаменита Колумбия своей изысканнейшей преступностью. Я бы сказал, что это страна поэтов преступления. То, что каждый вечер пересказывала нам Маушка, прочитывавшая почти все колумбийские газеты, не только ошеломляло жестокостью и неистощимостью преступной фантазии. Было ясно, что новый тип преступления сначала кем*то любовно изобретается, потом идет в тираж, месяца за два — за четыре набирает размах и затем выдыхается, но тут же на смену ему приходит еще какой*то новый преступный финт, прежде неведомый.

Первое же преступление, о котором поведала нам Маушка, привело нас в весьма задумчивое состояние.

Известно, что в Колумбии, как, впрочем, и во всей Латинской Америке, терпеть не могут американцев, гринго, так же как еще недавно во всех бывших соцстранах на дух не выносили нас. И все это несмотря на то, что американцы кормят и поят Латинскую Америку точно так же, как мы кормили и поили неблагодарные соцстраны. Первое, о чем сразу предупредила меня Маушка: следи, чтобы тебя не приняли за гринго. Очень опасно быть гринго в Колумбии. Сразу кричи: я — русский, поляк, кто угодно — только не гринго. А меня, кстати, чаще всего и принимали именно за гринго. Рассказывают, что какой*то дикий гринго, вроде меня, заходит вечерком в симпатичный ресторанчик выпить кружечку пива. Хозяин незаметно подбрасывает туда таблетку, вскоре после этого гринго обмякает и начинает на глазах разваливаться, растекаться, расползаться. Хозяин, поддерживая непутевого гринго, проводит его через зал, чтобы посетители видели, как тот насосался (это с одной*то кружечки!), но выводит он его не на улицу, а через черный ход — во двор. Там их уже ждет автомобиль, несчастного американца запихивают в него и везут в горы, кольцом окружавшие Боготу. Там, в лесочке, гринго, за это время заснувшего мертвым сном (таблеточка, полагаю, не из слабых), догола раздевают и шприцем выкачивают из вены чуть ли не всю кровь, но строго до минимума, до такой степени, чтобы гринго тут же не отдал концы. Донорская кровь в Колумбии в большой цене. Кровь тут же на месте запечатывают в бутылки, консервируют; одежду, бумажник приходуют и уезжают. На рассвете гринго просыпается голый, с ощущением дикой слабости, в лесу. Кругом — никого, внизу блещет огнями беспечная Богота, до которой ему кое-как, скуля и подвывая от ужаса, удается за сутки — за двое доползти. В общем, почти по нашему классическому анекдоту: «Ни хрена себе, попил пивка!» Согласитесь, это круто. Не какое*то там пошлое убийство, бессмысленный мордобой, вульгарная кража — нет, целое уголовное сочинение, придуманное и разыгранное с истинным артистизмом и вдохновением.

Вот еще одно такое «произведение», сочиненное на наших глазах. На этот раз жертвой стала колумбийка, дивной красоты женщина (я видел ее фотографию; да и вообще, женщины в Колумбии редкостно хороши), министр культуры, — ей было всего тридцать с небольшим лет, двое, мне кажется, детей. Среди бела дня культурному министру грубо накинули мешок на голову, втолкнули в машину и увезли. После чего последовало заявление, что, если не будут освобождены из тюрьмы люди, проходящие по делу о наркобизнесе, ей непременно отрубят голову. Срок на размышления давался, скажем, до четверга. При этом похитители не прятали свою жертву где*то в убежище, а все время перевозили с места на место в автомобиле, отчего поймать их было практически невозможно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное