Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

И вот эта белогвардейская внешность внезапно и пришла мне на память. В работе с любым актером колоссальное значение имеет его характер, биологическая совместимость, родственность «группы крови». Если, упаси бог, несовместимость обнаруживается, то это становится ясным буквально с третьей фразы после обмена обычными «здрасьте-здрасьте», «как добрались» и «как здоровье». Уже после этого можно понять, сработаешься ли ты с актером или придется побыстрее и повежливее с ним расстаться. Но тут для этого простого, незамысловатого «здрасьте-здрасьте» нужно было провернуть колоссальную МИДовскую машину, тащить человека через пол земного шара сюда, а вдруг все зря?

С жалостливой физиономией морального калеки я притащился к Гаву:

— Есть актер. Вызывайте. Леонид Филатов.

Позже выяснилось, что у Филатова тоже одно время была инфлюэнца, но в значительно менее тяжкой форме, чем у Кайдановского. Две папки «истории филатовской болезни» лежали в КГБ, и Гаву оказалось тоже совсем непросто Леню вытащить.

Но вот настал день филатовского прилета в Боготу. Гав бодро сказал:

— Ну что? Поедем встречать?..

— Я боюсь. Ты его как бы официально встречай, а я хоть на него сначала откуда-нибудь издали посмотрю и там решу: подходить — не подходить.

— Что ты дурака валяешь? У тебя что — варианты есть?

Меня везли в аэропорт встречать Филатова, но чувство обреченности, тоски и беспросветного страха перед предстоявшей встречей усиливалось и усиливалось. Когда из-за паспортного кордона вышел Леня, я всего через минуту почувствовал: «Попал. Все. Нормально…» И действительно, ту картину мы отработали душа в душу.

Не говорю уж о том, как замечательно было летать с ним в Москву и обратно. Незадолго перед тем он снялся у Митты в «Экипаже» и у всех летчиков был наидюбимейшим, наилучшим отечественным героем-летчиком. В самолетах его обхаживали так, как не обхаживали, наверное, никого из политических лидеров. Летчики даже пытались сажать его за штурвал, отчего сердце мое в ужасе переставало биться, они учили его набирать высоту, уходить с высоты, показывали, как правильно пересекать Бермудский треугольник. Да и стюардессы были всегда начеку, готовые выполнить любое его желание.

Роль же американского консула, как было договорено еще в Москве, должен был сыграть Николай Губенко. Я отправил ему письмо, сообщил, что сценарий готов, что жду в скором времени его приезда. Вместо ожидаемого ответа от Коли мне передали вроде бы кем*то слышанное мнение его жены, Жанны Болотовой. Неужели, как бы спрашивала в пространство меня Жанна по-дружески, за пятнадцать или сколько там лет знакомства я не распознал в Коле ничего иного, кроме государственного уголовника и потенциального насильника. Межконтинентально спорить с Жанной мне было трудно. Шишкебаб с мандонгой при таких аргументах — это был не довод.

Днем завершения всей многоходовой операции по спуску со стапелей корабля под названием «Избранные» (после чего оставалась сущая ерунда — снять картину) был прилет Тани Друбич. Каким*то невероятным образом мне удалось убедить президента Микельсена, что самая крутая стопроцентная колумбийка — это Таня Друбич. Нет, мол, в мире другой женщины, которая так тонко и чувственно понимала бы различные грани национального характера истинной колумбийки. Во всяком случае мне удалось пробить брешь в сознании колумбийского вождя и, подсунув ему Танины фотографии, вырвать из него странное признание, что и он согласен, что Таня*то и есть лучшая кандидатура на главную женскую роль.

И вот мы с Гавом вдвоем стоим посреди огромного летного поля. Причем взлетные дорожки там покрыты не серым, как у нас, а совершенно белым асфальтом. Вокруг зеленая чаша гор, синее-синее небо. Огромный двухэтажный «боинг» испанской компании «Иберия» с потрясающей красоты красной полосой на борту, ревя моторами, выруливает на стоянку с посадочной полосы.

— Как я их ненавижу, — мрачно сообщает мне Гав, глядя на это белое техническое чудо — двухэтажный «боинг», засунув руки в карманы штанов.

— Кого, Гав, ты ненавидишь?

— Американов.

— За что?

— Ты только посмотри на эту хренотень!

— Какую хренотень?

— На этот поганый «боинг»!

А «боинг» в это время с грозным «р-ррр» рулил мимо нас.

— Чего тебе не нравится? Красавица машина…

— Эти же бляди так нас и раздавят…

— Гав, ты что мелешь? Ты же, Гав, патриот, как ты можешь так думать, если наш военный потенциал, про который ты больше меня знаешь…

— Все это дерьмо, весь этот сраный потенциал!

— Почему?

— Да потому что ни в одном нашем реактивном двигателе нет ни одной технологически сделанной лопатки! Ни одной! Не приведи господь нам напрямую столкнуться с ними! Не приведи нам господь…

Признание советского Джеймса Бонда меня ошеломило…

Привезли в Боготу Таню, и начались съемки картины. Они тоже носили уникальный, можно сказать, специфический характер, но тут уже все было гораздо проще. Кстати, обошлись без всякого Гамбурга и, соответственно, без всяких гамбургских шопов: всю «немецкую» натуру волевым порядком нашли тут же, в Колумбии.