Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

Те, кто остался работать дома, в Казахстане, все вышли вскорости в начальники, освоили сложнейшее искусство восточных взаимоотношений со всеми ступенями чиновничьей иерархии и одно время довольно уверенно себя в ней чувствовали. Другой комплекс — сидящий в том же подсознании «почему же я — казах, а не европеец» кидает в обратную крайность. Серик Апрымов, отличный казахский режиссер, мне кажется, поехал не то в Англию, не то в Америку, но не профессором в киношколу, как позволили бы его талант и кинематографический опыт, а как абитуриент, желающий изучить язык и чужое кино. Чему он там может научиться?

Давно мыкается не то во Франции, не то в Соединенных Штатах другой замечательный мастер — Рашид Нугманов, в свое время снявший «Иглу» и «Йах-Ху», тоже учится загадочному менталитету американского режиссера.

Но все же, все же, пусть наша «казахская новая волна» и переживает сейчас не лучшие свои времена, я убежден — она не угасла. Зерно было брошено, прошло время, мы получаем те плоды, которых от зерна этого ждали. И новые всходы еще будут.

Юрий Клименко. Ореолящие попки с веерами и под вуалью

Юрий Викторович Клименко на первый взгляд — как бы принципиальный антипод и Георгию Ивановичу Рербергу, и Павлу Тимофеевичу Лебешеву. Про Калашникова я уж и не говорю. Первые двое — сильно неуравновешенные пластические гении, а этот, несмотря на невероятное портретное сходство с русским писателем Николаем Васильевичем Гоголем (причем как раз периода сожжения второго тома «Мертвых душ»), производит впечатление человека вдумчивого, рассудительного, в прямом и переносном смысле трезвого, умеющего смирять свои страсти. И все же это только внешние проявления. Как увидит уважаемый читатель, и этот портрет в книге лишь дополняет и развивает галерею диковинных операторских раритетов российского кино второй половины XX столетия. Копни Юрия Викторовича чуть поглубже, откроется, что и он замешан на том же загадочном тесте, что и все лучшие его коллеги по цеху.

Встретились мы с Юрой, когда встал вопрос об операторе для несостоявшейся картины о Тургеневе. С Лебешевым мы смертельно поругались на «Избранных», вторую половину картины вообще не разговаривали, общались лишь по сугубо техническим вопросам, типа «сколько кадров выставлять на рапидной приставке», через второго режиссера или ассистентов. Был даже момент, когда я уже твердо решил, что работа в горных колумбийских высотах здоровью Паши категорически противопоказана и срочно требуется посольский врач и ему померить давление. От звонка Гаву с большим трудом удержал меня Досталь, совмещавший, после срочного отбытия в Москву внезапно занемогшего Цейтлина, в одном лице обязанности директора и второго режиссера.

Потому приглашать Клименко я шел со спокойной совестью много претерпевшего от всех, какие есть, «распоёсавшихся» операторских гениев. Жил Юра тогда недалеко от Кировской (ныне — опять Мясницкой), в каком*то из старых московских переулков, в коммуналке, на четвертом этаже, где на двери квартиры было понавешано с десяток звонков и понаписано пару десятков фамилий.

Я нажал кнопку, мне открыл дверь двойник Гоголя, на минуточку оторвавшийся «от сожжения второго тома», мрачно меня осмотрел, тихо провел по длинному коридору в большую комнату, совершенно пустую. У колченогого столика стоял колченогий стул, на столике — солдатская миска каши, гречневой, без масла.

Рядом стоял другой роскошный ампирный стол с трельяжем, на нем — штук десять замечательной красоты сухих букетов. Все они вместе с самим трельяжем были покрыты тонкотканной вуалью, сквозь которую виднелись изящнейшие, чуть ли не сомов-ские фарфоровые статуэтки.

Комната была большая, с очень низкими потолками, с окнами, опускавшимися почти до самого пола. К стене было прислонено сколоченное из свежей фанеры подобие книжных полок, но стояли там не книги, а виниловые диски-пластинки — очень плотно прижатые одна к другой, тысячи полторы, может быть, две. Все с записями классической музыки.

Второго стула в комнате не было. Юра извинился, положил газету на подоконник, я на нее сел.

— Какая прекрасная комната, — сказал я, оглядываясь, для начала разговора.

— Это не моя, — сказал Юра. — Я комнату эту снимаю. Но снимаю очень счастливо, как видите, в центре города. Мне здесь очень нравится.

— А вообще*то вы где живете?

— Вообще*то я больше нигде не живу. Сам я родом из Днепропетровска (название он произносил с ударением на «петр»), прописан в Солнцево, но родственники туда меня жить не пускают. Так что, выходит, я не живу нигде.