Ассира

В одиннадцатом классе, когда все мысли были только о том, что через несколько месяцев я уйду из этого логова навсегда, я снова стала лишним звеном любовного треугольника. Его звали Артур. Красивый, высокий, темноволосый. Он был крепко сложен, правильные черты лица имели несколько надменное выражение. Он был моим одноклассником и авторитетом среди здешних парней. С интернатовскими мальчиками я старалась не сталкиваться в стенах гадюшника, потому что все время кто-нибудь из них старался облапать или зажать в углу.

Артур уже два года встречался с девочкой Ларисой, мне она казалась красивой, но ее красота была безликая и холодная. Дотронешься – и рука замерзнет. У нее были белые волосы, голубые глаза. Она вся была какая-то светлая и практически прозрачная. Наверное, такими бывают озерные нимфы. Мне иногда хотелось ее нарисовать. Ее хрупкий образ портил лишь голос: хриплый, прокуренный, он звучал совсем не так, как должен был звучать голос нимфы. На Ларису хотелось смотреть, но ее не хотелось слушать.

Вместе Артур и Лариса смотрелись гармонично. Если копнуть глубже, у них были похожие, трагичные судьбы, как и каждого из нас здесь, в этих стенах. Они любили друг друга, это было видно по малейшим деталям их взаимоотношений. И любовь их была трепетная, нежная – такая, какая и должна быть первая в жизни любовь. Так было до тех пор, пока темноволосый красавец Артур не поспорил со своими озабоченными дружками, что сможет переспать с любой девчонкой в интернате, никто ему не посмеет отказать. Я не знаю, зачем он это сделал. В определенном возрасте у мальчишек мозг одурманивают гормоны, и они думают только о сексе. А тем более в интернате, где, казалось бы, куча правил, но по факту их никто не выполняет, а воспитатели усиленно делают вид, что они не замечают того, как подростки курят в спальнях и залазят друг к другу в постели. Здесь бьют друг друга до полусмерти, но это все не те проблемы, на которые стоит тратить свое время и нервы. Это жизненные мелочи. И неважно, что эти мелочи ломают несформировавшуюся психику и, часто, портят всю жизнь и без того несчастным взрослеющим детям.

Артур тогда выиграл в споре. Он переспал со мной – “с той, которая ни на кого не смотрит. С фригидной”. Почему я так легко об этом пишу? Я не знаю. Может быть, писать мне об этом совсем не так легко, но я, действительно, не знаю, почему я без раздумий, хладнокровно ответила ему: “Секс? Ну, пошли.” Наверное, не думала, что он говорит серьезно, а, может быть, хотела уже, как все, стать взрослой, опытной.

Но примитивное физическое действие не принесло мне большого опыта, только боль, жгучий стыд и разочарование. Мне нечего вспомнить об этом первом разе, кроме запаха затхлого тряпья в темной и душной кладовке и горячего дыхания Артура, которое я ощущала на своей шее. Глаза его блестели в полумраке, он совершал какие-то неритмичные, неудобные для меня движения, которые напоминали мне спаривание собак. Волновался, пыхтел, мял мою маленькую грудь руками так, что я думала, что она оторвется. Соски потом болели, и болело внутри – там, где он вторгся в меня с моего же разрешения. Я думала только о том, чтобы это скорее законилось.

Потом Артур, смутившись, вышел из кладовки, оставив меня в темноте одну. Я слышала, как по стенам ползут, поскрипывая ивовые ветви. Я постояла так несколько минут, прислонив лицо в испарине к пыльной стене, а потом быстро натянула трусики, джинсы, свитер и выбежала оттуда, пока они не опутали меня.

Мне не хватало воздуха, серые стены впитали весь кислород, и мне нечем было дышать. Я стала задыхаться, и мне страшно хотелось домой. В свою квартиру. Там, в одиночестве, я могла бы провалиться сквозь землю. А здесь что? Гадюшник! И я что было сил побежала: через столовую, в кухню, а оттуда – пулей к черному ходу. Посудомойка Варя, которую все называли за глаза и в лицо Дурочка, даже опомниться не успела, а двери черного хода уже с сильным грохотом закрылись за мной.

Я бежала по заснеженным улицам в ярко-розовых сланцах, скользила, падала, вставала и снова со всех ног бежала, натянув на покрасневшие от снега руки рукава серого вязаного свитера. Я не ощущала ни холода, ни страха, я не видела, что на меня оглядываются люди, сигналят машины, когда я с безумным лицом бегу на красный. Я бежала туда, где я должна была быть все эти годы, часы и минуты. Домой, к отцу, к маме, к Алисе, к Луке. Голова кружилась от безудержного ощущения счастья. Еще несколько кварталов, и все закончится. Еще немного, и все будет хорошо – так, как раньше.

***

Меня нашли спустя несколько часов в подъезде, сидящую, скрючившись от холода, возле двери в свою квартиру. Соседка, тетя Наташа, от которой меня увозили несколько лет назад, увидела меня и позвонила в интернат. Все здесь было, как пять лет назад, только коврики у входных дверей в соседские квартиры поменялись. А у нашей квартиры до сих пор лежал тот, который мама прохлопывала на балконе раз в месяц.