Астрахань - чёрная икра

Я о чём-то говорил с Оснельдой, у неё был голос неземной — так мне казалось. Может быть, так кажется всем влюблённым, пока они пребывают в состоянии шока. А сколько длится такое состояние? Мгновение. «Я помню чудное мгновение». Да, ведь мгновение можно только помнить, ибо оно есть форма нашего со-знания. И само со-знание надо бы писать не единым словом, а отделять наше знание от чего-то общего, с которым оно со-единено. Время, в котором мы плывём, приближает нас к Богу вернее любой религии и неизбежнее любых пророчеств. Раз в мире, в бытии нет ни «было», ни «будет», а существует лишь «есть», значит, время в бытии неподвижно. А неподвижное значит мёртвое. Мир, лишённый со-знания, мёртв, и мы живём лишь потому, что со-знание творит наше прошлое, наше «было», наш лиризм и нашу любовь. Потому что любовь всегда в прошлом. «Я помню» — вот что такое любовь. «Было» — это лучшая часть нашего со-знания. «Будет» — её худшая часть, которой человек, обманутый мёртвым «есть», отдаёт лучшие свои силы и ради которой отказывает во многом себе, предаваясь опасным мечтам. Но как же жить без мечты и надежды? А можно ли строить свою судьбу, опираясь на то, что не существует и никогда не существовало? Существует только «есть», и оно мертво, лишено времени. И существует со-знание, которое постоянно одушевляет «есть» не из будущего, а из прошлого. Из прошлого приходит к нам надежда, из прошлого приходит к нам счастье и любовь, как пришла ко мне из прошлого Оснельда. Может быть, наше «было» противоречит научным теориям и идеологическим установкам, нацеленным в «будет». Но наше «было» не противоречит ни чудному мгновению, ни Богу, который сотворил наш мир в далёком прошлом и оттуда, как добрый Отец, провожает нас в свой неодухотворённый, безвременный, каменный мир, который только «есть».

Я много говорил с Оснельдой, и она мне отвечала, но лишённые времени бытовые слова тут же исчезали, я их не слышал. Потому что не только «видел» Оснельду, но одновременно постоянно «помнил» её. Я был расколот на две ипостаси. Одна ипостась ела за обедом, разговаривала весьма разумно с Иваном Андреевичем, пила чай со старухой-нянькой, потом поехала с Оснельдой и блюдущей её нянькой на лодке в ту часть заповедника, где рос розовый лотос. Это разрешалось очень уважаемым гостям, потому что розовый лотос рос только в двух местах на планете: где-то в Индии и здесь, под Астраханью. Одна моя ипостась продолжала разумно существовать в мёртвом «есть», а вторая ипостась только «помнила». Помнила чудное мгновение и свою любовь к древнерусской княжне, которая каким-то образом, возможно путём переселения душ, оказалась дочерью председателя астраханского облпотребсоюза.

Я понимал, что долго в таком состоянии находиться невозможно, что моему со-знанию, а значит, моей жизни грозит ещё бóльшая опасность, чем вчера у топкого островка. И когда Иван Андреевич сообщил мне, что, пока мы ездили к лотосу, звонила Москва, меня разыскали через Марину Сергеевну и срочно вызывают по делам профессиональным, я понял, что спасён.

Я тепло простился с Иваном Андреевичем и мысленно простил ему все его дурные стороны, которые созданы в нём холопами его. Впрочем, то, что кажется нам дурным с позиций нравственных, часто является необходимыми деловыми качествами с точки зрения конкретной профессии. В описанных мною условиях пригодность того или иного лица к руководящей должности определяется не книгами нравственного содержания, а скорее, учебником по психологии скотоводства. Правда, я сомневаюсь в наличии подобного учебника, ибо он должен быть написан не скотоводом, а скотом. Всякая свинья или овца предпочитает человеколюбивого начальника, но в то же время даёт ему отрицательную оценку как профессионалу, разоряя огород или самовольничая иным способом.

Итак, я простился с профессионалом Иваном Андреевичем, я простился с малознакомой мне нянькой из его дома. Я не простился с Хрипушиным и Бычковым, но они простят это мне, если вообще обратят на это внимание. Гостей им приходится сюда возить много и самых разнообразных. Ну, с Томочкой я простился ещё вчера, и каким образом, читатель знает. Крестовников был в Астрахани в управлении, и Иван Андреевич предупредил его, что он должен меня проводить. Значит, с Крестовниковым я прощусь в аэропорту, там, где с ним познакомился. Простился я и со Светланой Глазковой, именуемой мною Оснельдой. Она сказала, что скоро приедет в Москву. Но я знал, что она не приедет, потому что она уже «была» и я её «помнил».

Гул мотора катера, который должен был отвезти меня в Астрахань, окончательно отрезвил. Мы быстро понеслись. Мелькнуло село Житное, мелькнул Четырёхбугорный маяк, мелькнула Бирючья Коса. Всё уже обесцененное, безвременное, лишённое поддержки моего со-знания. И постепенно жёлчно-сатирическое состояние опять вернулось ко мне, и я даже осмелился мысленно подтрунивать над своими недавними ослепительными чувствами. Это была здоровая реакция организма на чрезмерное перенапряжение разума и тела.