Астраханский край в годы революции и гражданской войны (1917–1919)

Массовым расстрелам подверглись церковные служители. 13 марта прямо на территории Кремля были расстреляны дьякон Иоанн Заправдин и 11 членов церковного Совета церкви Михаила Архангела села Карантинное[1160], где никаких волнений не наблюдалось и близко. Нельзя сказать, что жители села были в восторге от коммунистов, и местный комитет бедноты отмечал скрытое недовольство, но в селе царило полное спокойствие. Казнь всего церковного актива не имела никакой ясной причины и представляла собой только акт запугивания и терроризирования жителей пригородного села[1161].

15 марта был расстрелян староста церкви князя св. Владимира, неграмотный конопатчик Алексей Кочкарев. Вся его вина заключалась в том, что в восстании принимали участие жители окрестных кварталов.

Был убит казначей Введенского храма Иван Ясырин.

За единичным исключением, следственные материалы не содержат никакой доказательной базы. В лучшем случае схваченных людей допрашивали, но поиском свидетелей и доказательств вины Особый отдел себя не утруждал. Впрочем, если находились свидетели защиты и подследственный не относился к враждебным группам (буржуазия, офицеры, неугодные «бакинцам» лидеры), то обвиняемых отпускали.

В 1996 году Военной прокуратурой был реабилитирован 281 человек, а в 2001 году – еще 58 жертв мартовского террора. Однако в это число включены и лица, расстрелянные в селах (только в Чагане – 21, в Карантинном – 12, в Камызяке – 31, в Каралате – 48 человек и т. д.), речь о которых пойдет ниже.

Поэтому число жертв непосредственно в Астрахани следует принять за не превышающее двести человек, учитывая некоторые пофамильные расхождения между публикацией в «Пролетарской жизни» и архивом Астраханского ФСБ[1162].

Одновременно были включены механизмы пропаганды. Они сочетали в себе черты запугивания, пафоса и небольшого патернализма.

Особо агрессивные статьи выходили за подписью комиссара продовольствия Михаила Непряхина. Еще осенью 1918 года он вышел из меньшевистской организации и теперь примкнул к большевикам[1163]. Непряхин публично обращался к землякам, выступившим 10 марта: «Если допустить на минуту, что вы случайно одержали бы 10 марта в Астрахани верх, то сами рассудите, могла бы Советская Россия оставить вас в Астрахани в покое? – Через день, через два, через неделю на Астрахань были бы двинуты войска из Саратова, из Центра, и рано или поздно от вас не осталось бы мокрого места. Зарубите себе это на носу как можно потверже»[1164].

«Стыдно быть астраханцем, – писал другой автор, скрывшийся под псевдонимом. – Подонки рабочего класса, недостойные причисления к великому классу трудящихся, допустили подлое дело измены революционной России и подняли руку на рабоче-крестьянское правительство»[1165].

13 марта был опубликован приказ РВС о регистрации работников. Людей, не явившихся на предприятия, лишали продуктовых карточек и отправляли на принудительные работы в службу канализации, на вывоз нечистот и т. п. Разумеется, – под страхом смертной казни – были разоружены все рабочие дружины[1166].

В селах от населения потребовали сдать кинжалы, шашки, тесаки и кортики[1167].

13 марта в бывшем Полицейском саду, теперь переименованном в Морской, прошли похороны погибших красноармейцев и коммунистов. Тридцать три гроба с телами павших пронесли через половину города. Шествие началось от Вейнеровской площади, прошло через Татарский мост, мимо городской тюрьмы и Буровского (Александровского)[1168] сада и закончилось двухчасовым митингом у колокольни женского монастыря. На трибуне стоял Константин Мехоношин.

Киров – теперь – активно ездил по заводам.

Явка на его выступления была высокой. Конференция пищевиков собрала 1000 участников, на Эллинге на митинг пришла тысяча человек, на Нобеле – более 4000. Во всяком случае, именно такие цифры приводила пресса. Даже если они преувеличены, народа, очевидно, приходило много.

Конечно, настроения людей определялись не их участием в собранных по распоряжению свыше митингах.

На заводе «Ока» и в компании «Кавказ и Меркурий» распались ячейки большевистской партии. Состоявшие в них рабочие вышли из РКП(б)[1169]. Сказанное справедливо и к другим предприятиям. Даже спустя полгода, в ноябре 1919 года на заводе «Нобель» числилось всего 18 членов партии, на Макаровском острове – трое, а на «Каме» – только два человека[1170].

Но самый главный шок испытали рабочие организации. Потрясенный Трусов сложил с себя полномочия председателя Союза Союзов. Подал в отставку и член президиума Баграмов[1171]. 19 марта Федор Трофимов попробовал собрать Совет профкомов. Кворум пришлось ждать два часа, и кворума не было. Из 58 членов Совета пришли только 20[1172].