Астрея. Имперский символизм в XVI веке

И иезуиты, и капуцины любили использовать в своих процессиях и пропаганде сюжеты и образы из Святого Писания. И рисунки королевской процессии изобилуют свидетельствами участия в шествиях святых и библейских персонажей. В использовании священных сюжетов капуцины доходили до крайне экстравагантных вещей. В последовавшие затем годы религиозной истерии это явление достигло невероятных высот. После Дня баррикад в 1588 г., когда Лига вынудила короля покинуть Париж, он сначала укрылся в Шартре. 17 мая туда отправилась процессия из столицы. Это было одновременно и посольство Лиги к королю, и религиозное шествие того типа, который Генрих сам столь много развивал. Оно состояло из капуцинов и большого числа кающихся, которых возглавлял отец Анже, бывший Генрих де Жуайез, граф де Бушаж, брат герцога де Жуайеза, в честь свадьбы которого устраивались торжества. Из сатирического описания этой процессии, оставленного Жаком Огюстом де Ту[613], становится ясно, что это была ходячая постановка-м истерия. Отец Анже играл роль Христа, несущего крест, а рядом с ним шли «двое молодых капуцин, одетых девами, одна из которых была Девой Марией, а другая Марией Магдалиной. Они закатывали глаза к небу, лили мнимые слёзы и падали ниц в ритм с каждым падением отца Анже». Театральные наклонности семьи Жуайезов приняли здесь религиозную форму. Вполне может быть, что рисунки королевской процессии отражают капуцинские театрализованные элементы шествий.

Глядя на изображение Генриха III на последнем из рисунков процессии короля (K.P. 22), с трудом верится, что эта жалкая фигура является внуком Франциска I. Французов, таких как Л'Этуаль, шокировал вид короля, бредущего в шествиях, где ничто не выделяло его положения. Мощнейшие ренессансные усилия по выстраиванию образа монарха и превозносивший на протяжении всего столетия величие Rex Christianissimus церемониал резко контрастировали с тем, как, по всей видимости, воспринимал эту роль Генрих III. Его герб с тремя коронами, открывающий королевскую процессию, удивляет отсутствием мировых амбиций, провозглашая стремление лишь к третьей короне на небесах. И вот, в конце концов, он появляется, одержимый францисканской аскезой так, будто именно в этом состояло его представление о том, как должен себя вести наихристианнейший король. В его лице нам предстаёт крайне нетипичный для Ренессанса образ правителя.

Однако Баифу и его друзьям по Плеяде и Академии, верным приверженцам роялистского «политического» движения, в зрелище Кающегося Короля вполне могла видеться имперская тема. В стихотворении, написанном на восшествие Генриха на престол, Баиф выразил имперский взгляд на историю как на череду обновлений. За блеском Римской империи последовал тёмный период варварских вторжений. Эта темнота уступила место свету нового христианского Рима. Затем свет христианства померк из-за роста злоупотреблений в церкви, открывших дорогу ереси, матери раскола. Раскол вызвал войну и все несчастья нынешних ужасных времён. И из этой нынешней темноты Баиф страстно взывает к Генриху, на котором лежит миссия вывести мир к новому светлому периоду, в котором будут процветать мир, искусства и добродетели:

O mon Roy, Dieu te fauorise:
Dieu te conduise a l'entreprise,
T'en doint le coeur & le pouuoir[614]

.(О мой король, пусть Бог тебе благоволит,
И на свершения тебя он пусть подвигнет,
Для них тебе и храбрости придаст и силы).