Астрологический суд

Он не делает того, что делают молодые, но делает нечто гораздо большее и лучшее. Не силой мышц, не проворностью и не ловкостью тела вершатся великие дела, а мудростью, авторитетом, решениями, и старость обычно не только не лишается этой способности, но даже укрепляется в ней.

– В старости память слабеет, – проговорил Николай Андреевич.

– Пожалуй. Если она у тебя от природы слаба, и ты ее не упражняешь, и тебя не заботит то, о чем нужно помнить. Не память нужно желать сохранить, а усердие и настойчивость. Ты слышал, наверное, что рассказывают о Софокле. Он до глубочайшей старости сочинял трагедии. Так как он из-за этого занятия, казалось, небрежно относился к своему имуществу, то сыновья привлекли его к суду, чтобы он отстранил их отца от управления имуществом как слабоумного. Тогда старик, как говорят, прочитал перед судьями трагедию, которую он незадолго до этого сочинил, – «Эдип в Колоне», и спросил их, кажутся ли им эти стихи сочинением слабоумного. После этого по решению судей старик был оправдан.

– Старость ослабляет тело, – напомнил Николай Андреевич второй свой упрек.

– Сейчас я уступаю в силах молодому человеку не больше, чем в молодости уступал быку или слону. Пользоваться подобает тем, что у тебя есть, в меру своих сил… Оратор, пожалуй, может ослабеть к старости, ведь его деятельность требует не только ума, но голоса и сил. Правда, звучностью голоса можно блистать и в старости (сам я качества этого не утратил и поныне). Но все же старику подобают спокойные и сдержанные слова, изящная и плавная речь уже сама по себе находит слушателей…

– Пользуйся благом, пока обладаешь им, когда же его не станет, не сожалей о нем. Или молодые люди, быть может, должны сожалеть об отрочестве, а более зрелый возраст – о юности? Жизнь течет определенным образом, и природа идет единым путем и притом простым, каждому возрасту дано его время, так что слабость детей, пылкость юношей, строгость правил у людей зрелого возраста и умудренность старости представляются, так сказать, естественными чертами характера, которые надлежит приобретать в свое время…

– Многие старики настолько слабы, что они не могут выполнить ни одного полезного для жизни дела.

– Это – недостаток, не старости свойственный, а обычный при слабом здоровье.

– Что же, и о прежних наслаждениях старость не сожалеет?

– Не сожалеет, – отвечал Пантелей. – Более того, утрата эта – превосходный дар старости. Страсти, жаждущие наслаждений, безрассудно и неудержимо стремятся к удовлетворению. Отсюда случаи измены отечеству, ниспровержения государственного строя, убийства и прочие преступления.

– Это крайние формы, – сказал Николай Андреевич. – Есть ведь и безобидные удовольствия.

– Согласен, но ведь их старики и не желают, а отсутствием того, чего не желаешь, не тяготишься, – ответил Пантелей и после небольшой паузы продолжил: – Ты говоришь, старость приближает к смерти…

– Сколь жалок старик, который не понял за жизнь, что смерть надо либо полностью презирать, если она погашает дух, либо желать – если она ведет туда, где он станет вечен, ведь третьего быть не может. Чего ж бояться, если после смерти я либо не буду несчастен, либо буду счастлив?

– Молодость, мой дорогой, гораздо больше грозит смертью. Ведь до старости доживают немногие. За что можно попрекать старость, если то же относится и к молодости? Смерть – общий удел всякого возраста. Старик получил уже то, на что юноше приходится только надеяться. Старик уже прожил долгую жизнь. Молодые умирают насильно – как сорванный плод, а старики спокойно и естественно – как увядший… – Пантелей широко зевнул и потянулся. – Как хорошо, что самый волнующий тебя вопрос мы успели обсудить. А то я так быстро стал уставать от разговоров…

– Самый волнующий?! – возмутился Николай Андреевич, нахмурив брови.

– А что такое? – искренне поинтересовался Пантелей.

– Вообще-то от разговора с тобой я хотел чего-то большего, чем вольный ролевой пересказ творения пера Цицерона.

– В самом деле? Хм… – Пантелей выдержал паузу и закрыл глаза.

– Пантелей, – обратился Николай Андреевич к собеседнику. Пантелей открыл глаза.

– Ну вот, а раньше ты не считал, что можешь со мной «поговорить»… Раньше ты считал, что слушаешь мои умные ответы на свои глупые вопросы.

Николай Андреевич чуть не захныкал, когда после последней реплики Пантелей снова закрыл глаза, замолчал и разве что не захрапел.

– Пантелей!

– М-м-м? – промычал он, не открывая глаз.

– У меня всего один вопрос! Можно? – взмолился Николай Андреевич.

– Хорошо, – смилостивился Пантелей и открыл глаза. – Я отвечу на твой вопрос…

– Я…

– Во время прошлой нашей встречи я сказал тебе, что ты ошибаешься. И теперь ты хочешь спросить у меня, в чем же заключается твоя ошибка…

– Да не-е-ет! – сквозь нервный смех проговорил Николай Андреевич.

– Вот и хорошо, что нет. Ведь я не объяснил тебе ничего в прошлый раз именно потому, что ты этого хотел. А теперь, раз уж ты не хочешь, я объясню.

– Хорошо. Какую ошибку я допустил? – проворчал Николай Андреевич, скрестив руки на груди.

– Противоречие.