Астронавт Джонс. Время для звезд

Пэт дошел до семи, и я считал вместе с ним. Тем временем меня все больше и больше охватывало невыносимое напряжение и страх. Теперь я понял, что Пэт, возможно, все это время был уверен, что не выйдет из наркоза. На счете «семь» он сбился, но его мозг не замолк. Возможно, те, которые стояли вокруг операционного стола, считали, что он потерял сознание, но я-то знал, что это не так; он был заперт внутри и кричал, кричал, чтобы его выпустили.

Я крикнул ему, и он отозвался, но мы не могли найти друг друга. А потом я сам оказался в этой ловушке, заперт, потерян, сбит с толку, так же как он, и оба мы растерянно метались во тьме, холоде и одиночестве того места, куда приходит смерть.

А потом я почувствовал, как нож рассекает мою спину, и закричал.

Следующее, что я помню, – это несколько лиц, плавающих надо мной. Кто-то произнес:

– Доктор, он, кажется, приходит в себя. – Этот голос не принадлежал никому, он доносился откуда-то издалека.

Потом осталось только одно лицо, и оно спросило:

– Тебе лучше?

– Пожалуй. А что со мной случилось?

– Выпей это. Вот, я приподниму твою голову.

Когда я снова пришел в себя, то воспринимал окружающее уже гораздо лучше и сообразил, что нахожусь в корабельном лазарете. Здесь же находился доктор Деверо, он смотрел на меня.

– Ну что, молодой человек, вы решили к нам вернуться?

– Откуда вернуться? Доктор, что случилось?

– Точно не знаю, но ты показывал классическую клиническую картину пациента, умирающего от послеоперационного шока. К тому времени как мы взломали твою дверь, ты зашел уже очень далеко и доставил нам много хлопот. Ты сам-то можешь что-нибудь про это рассказать?

Я попытался думать и вдруг вспомнил. Пэт! Я окликнул его:

Пэт! Где ты там?

Ответа не было. Я попробовал снова, но он снова не ответил, и тогда я понял. Я сел в койке и с трудом выдавил:

– Мой брат… он умер!

Доктор Деверо сказал:

– Чушь! Успокойся. Ложись. Он жив… если только не умер за последние десять минут, в чем я сильно сомневаюсь.

– Но я не могу с ним связаться! Откуда вы знаете? Я же говорю вам – я не могу с ним связаться!

– Слезь-ка со стенки. Знаю, потому что все утро следил за ним через вахтенного телепата. Он спит после восьми кубиков гипнала, потому ты и не можешь его добудиться. Сынок, я, наверное, идиот – да что там, я точно идиот, предупреждаю тебя: держись от меня подальше – ведь я же давно имею дело с человеческим мозгом и мог сообразить, хотя бы приблизительно, что случится с тобой при этих обстоятельствах. Меня немного извиняет только то, что с такой ситуацией я сталкиваюсь впервые.

Я немного успокоился. Если Пэта накачали снотворным, то было понятно, почему я не мог его разбудить. Направляемый вопросами доктора Деверо, я кое-как сумел рассказать, что случилось, – конечно, очень приблизительно, ведь невозможно рассказать другому, что происходит у тебя в голове.

– Доктор, а операция прошла успешно?

– Пациент в хорошем состоянии. Поговорим об этом после. А сейчас повернись.

– Что?

– Перевернись на живот, я хочу взглянуть на твою спину. – Он поглядел на мою спину, потом подозвал двоих врачей, чтобы на нее полюбоваться. Потом ее потрогал. – Больно?

– Ой! Да, там очень больно. Что с моей спиной, доктор?

– Вообще-то, ничего. Но у тебя появились два замечательных шрама, как раз соответствующие надрезам при операции Макдугала… а как раз эту операцию и делали твоему брату.

– Что это значит?

– Это значит, что человеческий мозг – штука сложная и мы мало о нем знаем. А теперь перевернись и спи. Я продержу тебя пару дней в постели.

Я не собирался спать, но все равно заснул. Меня разбудил Пэт:

Эй, Том! Где ты там? Просыпайся!

Здесь я. В чем дело?

Том… у меня опять появились ноги!

Ага, знаю, ответил я и снова заснул.

Глава 9 Родственные отношения

Теперь, когда Пэту вылечили его паралич, я вроде должен был быть сам не свой от счастья, ведь теперь у меня было все, чего я хотел. Но почему-то так не получалось. До несчастья с ним я понимал, почему мне плохо: он летит, а я – нет. Потом я чувствовал себя виноватым: я получаю то, чего хотел он, из-за случившейся с ним беды. Нехорошо было радоваться, когда Пэт стал калекой – особенно когда его увечье принесло мне то, чего я хотел.

Поэтому я должен был радоваться, когда у него все стало в порядке.

Попадали вы когда-нибудь на вечеринку, где, по идее, вам должно быть страшно весело, но вдруг обнаруживается, что никакого веселья нет и в помине? Без всякой причины, просто веселья нет как нет, и весь мир видится серым и безвкусным?