Атака мертвецов

Стучал долго и безрезультатно. Толкнул дверь – распахнулась. В прихожей темно; как всегда у Барского – бардак, какие-то вонючие шубы на полу. Где-то, в глубине квартиры, бродил смех. Я пошёл на звук – и споткнулся: пустая бутылка покатилась, дребезжа и будто хихикая надо мной.

В коридор вывалился Барский, запахивая халат.

– О, Гимназист. Что, пора ехать?

Я не успел ответить – из комнаты вдруг донёсся весёлый, чуть пьяный девичий голос:

– Кто там, Мишель?

– Твой протеже. Нам пора. Выпьешь вина, Ярилов?

Будто потолок обрушился на меня: я стоял с глупым видом. Неужели…

Ольга выпорхнула из комнаты; на ней была лишь простыня на манер римской тоги. Золотые волосы рассыпались по плечам. Она стояла совсем рядом – румяная, горячая. И не только от вина.

– Николенька! А что, уже полдень? Барский, задержались мы с тобой.

Ничуть не смущаясь, Ольга улыбнулась мне и кивнула:

– Сейчас он оденется. Проходи.

Я развернулся и пошёл прочь.

– Что это он? – спросил Барский.

– Не знаю. Смутили мальчика, ха-ха-ха.

– Жди на улице, сейчас извозчика…

* * *

Я никуда не ушёл. Дождался Михаила на улице. У меня будто взорвалась внутри ледяная бомба, всего заморозила. Мы ехали на пролетке до яхт-клуба на Малой Невке; Барский хохотал и что-то рассказывал про испугавшегося городового, которого ночью разоружили студенты:

– А он такой: разрешите идти. Отдал честь и пошёл. Представляешь?

Я молчал. Если честно, в тот момент я пожалел, что не взял с собой отцовского револьвера. Убить его. После её. Потом – себя.

В другой раз я бы восхитился: буер и вправду был великолепен. Голландской работы, он уже своим видом, стремительным узким телом кричал о вольном ветре и сумасшедшей скорости. Три стальных лезвия, белое крыло паруса…

Барский усадил меня. Сказал:

– Держись крепко вот за эту дугу и ногами упрись. Не то вылетишь, синяков набьёшь – как я тебя Ольге сдам? Она с тобой, как наседка, носится.

И расхохотался.

Как наседка. А я – желторотый, бестолковый, хромой и очкастый цыплёнок. Бывают очковые змеи. А вот цыплята?

День был прекрасным: солнце слепило глаза, дробясь на ледяном поле залива; буер летел в бакштаг, как стремительная птица, скользя чёрной тенью по белизне…

Барский умело направлял полёт, на виражах повисая всем телом надо льдом; пел при этом что-то разухабистое. Чёрные кудри его трепетали на ветру, хищный нос победно таранил воздух – чистый демон.

Вот появился и быстро стал расти тёмный силуэт форта – мы домчались, наверное, за полчаса, даже не успели замёрзнуть. Барский заложил вираж, гася скорость и уходя из-под ветра; буер лихо затормозил, выбросив из-под коньков брызги ледяной крошки – будто чемпион Панин-Коломенкин.

– Пошли, Гимназист.

Заиндевевшие стены форта нависали надо мной; чёрные бойницы пялились неодобрительно, будто примеряясь – куда ловчее выстрелить. Но мы не пошли внутрь: я не сразу разглядел деревянную будку, из которой поднимался лёгкий дымок. Внутри было тесно, едва квадратная сажень. Грубо сколоченный стол, нары, кособокая печь; хозяин прикрикнул:

– Дверь запирай, чтоб тебя! Выстудите мне всё.

Был он в тулупе поверх грязной тельняшки, небрит и мрачен. На столе в круглых ожогах – жестяной закопчённый чайник с верёвочной ручкой и мятая кружка.

– Показывай, – сказал Барский.

– Сперва деньги.

Михаил хмыкнул. Достал ассигнацию в пятьдесят рублей, бросил на стол:

– Вот тебе Николай Первый. А сейчас какой? Правильно. Последний, больше не предвидится.

– Мне твоя агитация без надобности. Себе оставь, – проворчал хозяин и принялся рассматривать купюру на свет.

– Ну? – нетерпеливо сказал Барский.

– Не нукай, не запрягал.

Пыхтя, выволок из-под лежанки ящик. Разворошил грязное тряпьё; обнажился блеснувший сталью бок.

– Глянь, Гимназист, – сказал Барский.

Ещё не понимая, склонился над ящиком. Чуть не вскрикнул:

– Это же шестидюймовый! К системе Канэ. Фугасный.

– Он и есть, – кивнул хозяин, – у нас без обману.

– А трубка где? Ну, взрыватель?

– Может, тебе ещё и пушку? Что смог, то и спёр.

Я не верил своим глазам. Но Барский поторопил:

– Если всё в порядке – забираем.

Ящик выволокли вдвоём. Весил он прилично – больше трёх пудов. Прощаясь, я решился и спросил:

– А что в этом форте?

Сторож скривился:

– Чёрт его знает. Ворота заперты да опечатаны. С чего бы я в этой будке мёрз? Там небось получше кубрики имеются.

Понизил голос:

– Но по ночам будто бродит кто, наружу просится, стонет. Я вот всякого навидался, две кругосветки, десять кампаний. Боцманмата выслужил. Тонул, от малярии загибался, на Чукотке от белого медведя убегал. А такого страха, как тут… Ладно. Езжайте уже.

Я шёл к буеру, боясь оглянуться: казалось, форт щурится бойницами в спину и бормочет: «Ничего, вернёшься».

* * *

– Мне вообще плевать, взорвёшься ты или нет. Но сам Толстый попросил проконсультировать. Ваша ячейка всё форсит, тужится. Доиграетесь, что лопнете, да с брызгами и фейерверком.

Химик скривился и заперхал, словно подавившись; но я помнил о его особенном смехе, так что не бросился колотить по спине.

– Ну, как там тебя. Гимназист. Рассказывай, как решил провалить дело, а я посмеюсь.