Атака мертвецов

– Неужели вправду изволили танцевать в балете?

– А як же! И спивала, и плясала.

У Дианы – невыносимый южнорусский говор. И зовут её наверняка какой-нибудь Глафирой или Аксиньей.

– Який красавчик! Ну, хосподин химназёр, раздевайтеся…

От неё пахнет потом. Жёсткие чёрные волосы, запудренные морщины, расплывающиеся под сорочкой груди с огромными, с черносливину, сосками. Какие-то ленточки, рюшечки, кружевные накидки на многочисленных подушках.

Мне плохо.

Она умело развязывает шнурок на подштанниках, решительно сдирает их, припадает к моему паху.

Я словно разделяюсь надвое. Одна моя часть разбухает кровью, опрокидывает её на кровать и наваливается; хватает стонущие потные складки, хрипит, пускает слюни и раскачивает задницей, вбиваясь всё глубже в мокрое, горячее, податливое.

Будто пытаясь кого-то убить.

Другой я смотрю на эту вакханалию со стороны, на потную свою спину, на безостановочные поршни ягодиц. За пыльными шторами в немытом окне появляется на миг силуэт: золотые волосы, серые глаза. Брезгливая усмешка.

– Хватит! – шепчу я-второй себе-первому.

Но первый не слышит.

Ещё. Ещё. Загнать, вбить, уничтожить.

– Ох, хорячий, что твой жеребчик. Дай передохну.

Диана сталкивает меня. Просит:

– Водички принеси, будь ласка. Упарилась я.

Пьёт: рука её дрожит, мелкие зубки стучат о край стакана. Капли проливаются, текут по грудям, по складкам живота, исчезают в жёсткой поросли, сквозь которую просвечивает розовое, влажное, влекущее.

Я вырываю стакан, роняю на пол – он разбивается.

Наваливаюсь; женщина пищит и привычно разбрасывает ляжки.

Ещё. Ещё.

Воняет, как в раздевалке гимнастического зала. Она хрюкает и стонет.

Ещё…

Меня разрывает, корчит, взрывает изнутри; мозг испуганно бежит из черепной коробки.

– Ох, и силён, красавчик. Давно такого у меня не было.

Она нащупывает на тумбочке портсигар, вытаскивает тонкую пахитоску. Ждёт, глядя на меня.

Спохватываюсь: хватаю коробок, трясущимися пальцами ломаю спичку, вторую. Третья загорается: женщина прикуривает, затягивается, закатывает глаза. Выпускает дым через ноздри.

Я едва успеваю отвернуться и блюю на пол.

– Ой, что такое? Вам плохо?

Я вытираю рот тыльной стороной ладони. Смотрю в пыльное окно: там пусто, темно, никаких силуэтов.

– Нет. Мне – хорошо.

* * *

Январь 1905 г., Маньчжурия

Русская армия в Маньчжурии разбухла неимоверно; расплодились без числа штабы, тыловые управления и складские хозяйства. В ресторанах Харбина, на безопасном удалении от боёв, молодые люди в модных костюмах, сияя маслеными глазами, угощали войсковых интендантов икоркой, шустовским коньяком, привезёнными из столицы певичками и толстыми пачками ассигнаций.

Фронт же замер в ожидании плохих новостей: армия барона Ноги, доблестно завершившая осаду Порт-Артура, перебрасывалась на север, к мукденским позициям. На станциях Квантуна скопились тысячи тонн боеприпасов, артиллерии, продовольствия; в огромных палаточных лагерях японские солдаты ожидали отправки на север по железной дороге.

Куропаткин утонул под валом противоречивых бумаг из Санкт-Петербурга: каждый царедворец считал своим долгом указать, как надлежит действовать войскам; многие, ссылаясь на мнение самодержца, пеняли генералу за пассивность.

В таких обстоятельствах инициатива генерал-адъютанта Мищенко стала спасением: опытный кавалерийский военачальник предложил дерзкий рейд с целью разрушения мостов и путей, создания паники и растерянности в японских тылах; срыва или хотя бы задержки переброски вражеских войск из-под покорившегося Порт-Артура.

Конница вышла тремя колоннами накануне Нового года; семьдесят сотен и эскадронов – все, способные держаться в седле, были собраны в отряде Мищенко. Кубанцы и терцы, казаки донские и забайкальские; приморские драгуны, конные сотни пограничной стражи… Верховые из охотничьих команд восточносибирских стрелков, колотя в бока невысоких лошадок мягкими ичигами, унеслись вперёд разведывать путь.

Огромный обоз в полторы тысячи мулов, нагруженных припасами, плёлся едва; застревали в грязи батареи конной артиллерии, из-за чего вместо лихой скачки выходило топтание шагом – едва ли не медленнее пехоты. На крутых берегах реки Ляохэ то и дело вспыхивали костры: китайские шпионы сигналили японцам о русском рейде; о внезапности не было и речи.

Казачьи разъезды рыскали по округе; добычей их были отдельные фуражирные команды да десяток-другой повозок. По мере приближения к Инкоу то и дело вспыхивали стычки: японцы издалека обстреливали кавалеристов и, получив отпор, немедленно скрывались в сопках; казаки ругались, мечтая о настоящем, горячем деле – но враг избегал прямого столкновения.

Добрались наконец до цели набега: редкие огни Инкоу замаячили впереди. Разведчики донесли о свежих траншеях: нападения ждали, и атаковать в конном строю было бы самоубийством. Выбрали пятнадцать сотен, едва пятую часть наличных сил; наскоро довели задачу: атаковать в пешем строю, проникнуть в город, сжечь всё – и уходить.