Атаман Платов

— Тайран, вам предстоит трудное, но необходимое для Франции дела, — повторил Наполеон, сверля взглядом шестидесятилетнего дипломата. — Нужно вступить в переговоры с Россией, Пруссией и Австрией. Попробовать выиграть время. Надеюсь, вы понимаете?

— На это, мой император, я согласие не дам, — ответил Талейран.

— То есть как? — уставился на него Наполеон.

В кабинете воцарилась мёртвая тишина. Такого ещё не было, чтоб подданный осмелился возразить, да ещё в присутствии важных сановников.

— Князь, — с металлом в голосе проговорил Наполеон, — я ещё раз повторяю: вам надо вступить в переговоры.

Он побледнел, в глазах вспыхнул огонь.

Талейран, опираясь на трость, поднялся с кресла. Проницательный дипломат знал, что дни Наполеона сочтены, что через месяц-другой его властелин уйдёт в историю.

— Нет, мой император, на это согласия я не даю, — повторил он ещё раз.

— Вы вор, мерзавец, бесчестный человек! — Теряя самообладание, Наполеон поднял кулаки. — Вы всех обманывали, всех предавали, для вас нет ничего святого, вы бы продали родного отца! Я вас осыпал благодеяниями, а вы — против меня! Вы заслужили, чтобы я разбил вас, как стекло! Это в моей власти, но я презираю вас! Почему я вас ещё не повесил на решётке Карусельной площади? Но есть, есть ещё для этого время! Вы — грязь в шёлковых чулках! Грязь! Во-он! Я не желаю вас видеть!

Невозмутимо постукивая тростью, Талейран молча проследовал к двери. Все проводили его настороженными взглядами.

Наполеон негромким голосом произнёс: — До встречи в армии, господа маршалы. Вы свободны…

Император решил выехать в армию в ночь на 25 января. Простившись с Марией-Луизой — второй своей женой, — он направился в детскую комнату.

Осторожно ступая, приблизился к кроватке. Подложив под щёку ладонь, мальчик безмятежно спал. Пушистились на голове волосы, пухлые губы тронула лёгкая улыбка.

Это был его сын, единственный, дороже которого никого на свете не было. Ему Наполеон унаследовал всё, что завоевал он человеческой кровью и тысячами жизней: престол, богатство, власть над Францией и покорёнными странами Европы. Сын — продолжатель его дела, если сам он, Наполеон, не вернётся с поля боя.

Вещи уже в экипаже, прислуга, охрана ждут его, бьют копытами застоявшиеся лошади. Но он, стоя у спящего сына, обо всём забыл, будучи во власти печальных дум.

О чём он думал в эту минуту? Может, о том, как четыре года назад, огорчённый, что любимая им Жозефина не могла принести наследника и он расстался с ней? А может, о том, как сочетался с дочерью австрийского императора девятнадцатилетней Марией-Луизой? А может, об ожидаемой его самого участи?

Свеча освещала лицо спящего ребёнка и склонившегося над ним всесильного Наполеона, при одном имени которого трепетала Европа, властителя населявших её народов. И думал ли он, что смотрит на сына в последний раз, что никогда потом до самой смерти он больше не сможет его увидеть!..

Наконец он взял канделябр и тихо вышел из комнаты. И сразу преобразился. Небольшого роста, с выпирающим животом, он шёл, уверенно стуча ботфортами по паркету.

Он вспомнил в карете, что восемнадцать лет назад после свадьбы с Жозефиной вот так же спешил на фронт.

Тогда он почти каждый день посылал ей нежные письма и, терзаемый ревностью, с нетерпением ожидал редкие её ответы.

…По возвращении от Наполеона Талейран уединился в своём особняке. Его не очень обеспокоил взрыв негодования императора. Он знал, что это должно было случиться, что Наполеону известно многое из того, что было тайной для других. Но он понимал, что сам Наполеон обязан ему, Талейрану, очень и очень многим. Но теперь он уже будет действовать отнюдь не в интересах французского императора, а тех, кто представляет силу.

Талейран долго сидел в кресле, предавшись непростым мыслям. Наконец вызвал слугу.

— В монастыре найди монаха Витроля. Чтоб ввечеру он был у меня.

А сам сел за стол, стал быстро писать.

Писал долго, зачёркивал, рвал бумагу и клочки тут же сжигал.

Наконец всё переписал начисто, получилась небольшая записка. Аккуратно её сложил.

— Вот и всё. Дело сделал, — удовлетворённо сказал он себе.

Вечером, когда стемнело, явился монах. Это был верный человек. Когда-то, когда Талейран был ещё епископом Отенским, он выручил в одном деле Витроля, приблизил, и тот дал слово верно ему служить.

Это был худой и немолодой уже человек с лицом аскета и густыми седыми волосами.

— Бумага должна быть доставлена в Главную квартиру русской армии, — вручил монаху записку Талейран, а вместе с ней и кошелёк с деньгами. — Возьми экипаж и не торгуйся. Поезжай как можно скорей.

Он рассказал монаху, какой дорогой ехать, как найти Главную квартиру.

— Всё сделаю, как надо, — пообещал монах.

— И ещё непременно передай на словах, что папа Римский по приказу Наполеона содержится в Фонтенбло. Его необходимо как можно скорей освободить.

— Какой папа? Неужто Пий Седьмой?

— Да. Именно он. Не забудь об этом сообщить. Это очень важно.

В ДОЗОРЕ