Атаман Платов

— Ведь вы действовали совсем не так, как объясняли, — упрекнул его после «сражения» один дотошный наблюдатель. — У дозорного вы спросили только о месте нахождения отряда, не поинтересовались его численностью.

— Объясню, — не растерялся Землянухин. — Чтоб не терять на разговоры время, мы сразу нападаем и истребляем супостата, а уж опосля по убиенным да поверженным узнаем, сколько их было…

По возвращении Землянухина принял Платов. Усадил, стал расспрашивать. Интересовался каждым пустяком, что да как. В конце беседы спросил:

— Дошли слухи, будто под конец стал ты там бражничать. — В голосе атамана послышалась строгость. — Так ли, Александр Иванович?

— Было дело, ваше сиятельство. От тоски это. А ещё из самолюбия…

— Что-о?

— Они там все пытались узнать, крепок ли я нутром. Кубки да черепушки с вином подносили: пей да пей! А я не смел отказывать, чтоб, значится, доказать стойкость казачью. Англицкие питухи скопытились и под столом оказались, а я — на ногах. Все удивлялись очень…

Гудел в тугих парусах ветер. У борта шлёпала крутая волна, и далеко, к едва заметному берегу, уходил белоснежный след.

По вечеру эскадра вошла в бухту Дувра. На подходе прогремел салют.

— Платофф!

— Граф!

— Атаман!

Толпа бросилась к сходням, ворвалась на палубу. Увидев блестящего генерала из свиты, приняли его за Платова, подхватили на руки, понесли к сходням.

— Ура Платову! Виват!

— Я не Платов! — отбивался тот. — Пустите меня!

— А где же Платов?

— Он там… На бриге…

Люди бросились назад.

Внешность Платова, его воинственный вид, позванивающие ордена и медали во всю грудь произвели сильное впечатление. Изумление вызвало бриллиантовое перо на папахе, ещё больше — усыпанная каменьями сабля — награда Екатерины за Персидский поход.

Задолго до приезда портреты казаков, выполненные английскими художниками, выставляли на всеобщее обозрение. О лихих донцах слагали рассказы, пели песни. И вот они тут, в Англии, перед глазами многотысячной толпы.

Гостей ожидали два дня, и всё это время на дороге из Дувра в Лондон люди дежурили, чтобы не прозевать проезда эскорта. Предприимчивые дельцы ставили у дороги кабриолеты и в них за немалую цену продавали места.

Прибывших разместили в лучших лондонских дворцах и гостиницах. Несмотря на охрану, к ним ухитрялись проникать посетители, приглашали к себе в дом, на балы, банкеты.

В честь гостей в театрах шли представления, и владельцы наперебой упрашивали непременно присутствовать на постановках. Когда Платов появлялся, весь зал стоя приветствовал его криками восторга и аплодисментами. Были дни, когда он за вечер бывал на двух, а то и на трёх представлениях. «Легче на поле боя, чем быть в плену восторженных поклонников и особливо поклонниц», — шутя говорил Матвей Иванович.

В Троицын день, а было это 29 мая, гостей пригласили на традиционные скачки в небольшой городок Аскот, известный своим ипподромом. В этот день съезжались любители скачек со всей Англии.

Ровно в 12 часов появился принц-регент с высокими гостями: Александром, его сестрой, королём Пруссии. Загремела музыка оркестров, застыли гвардейцы в необыкновенной форме: шорты до колен, гетры, надвинутые на брови меховые шапки.

Всё внимание многотысячной толпы было устремлено на ложу с высокими особами.

Но странное дело! Там отсутствуют те, кого люди надеялись здесь видеть. Нет Платова и нет прусского генерала Блюхера, прославившегося в последних боях.

— Платова! Блюхера! — скандировала толпа. — Платова!

Первым прикатил в коляске Блюхер. Его доставили в ложу на руках. Потом прибыл и Платов.

Очевидец тех событий русский художник Павел Свиньин так описал появление казачьего атамана: «Платова, который ехал верхом, так стеснили, что не мог он ни шагу подвинуться ни в одну сторону. Всякий хватал его за руку и почитал себя счастливым человеком, когда удавалось пожать её. Часто пять человек держались за него, каждый за палец и передавали оный по очереди знакомым и приятелям своим. Весьма хорошо одетые женщины отрезали по волоску из хвоста графской лошади и завёртывали тщательно сию драгоценность в бумажку. Одним словом, несмотря на пышность и достоинство скачки, для коей нарочно приготовлены были в сей раз лучшие скакуны, несмотря на страсть англичан к сей национальной забаве — никто не обращал внимания на неё… уста всех повторяли: «Платов!»

Матвей Иванович не успел дойти к своему месту, как послышалась песня. Её начали стоящие поблизости люди, но с каждой минутой к ней прибавлялись всё новые и новые голоса, и она уже звучала гимном.

Ура! Горят, пылают сёла,
Седлай коня, казак!
Ура! Мечи отмщенья стрелы,
Где скрылся лютый враг.

Матвей Иванович стоял, не понимая слов английской песни, но догадывался, что поют о нём и его донцах, о подвигах, о которых так много здесь писали.

Багрово зарево являет,
Грабитель алчный где бежит,
Пожар кровавый освещает,
Где вслед за ним казак летит.