Атаман Платов

Он сидел в экипаже и жадно смотрел на раскинувшуюся пред ним степную даль, на плывущие редкие облака и далёкий горизонт.

Рядом, на месте адъютанта, расположилась Елизавета Петровна. Она оказалась мягкой и доброй женщиной с большим чувством такта. Не досаждая навязчивостью, вовремя угадывала его желания и незаметно делала то, что вызывало у него благодарность.

За короткое время, не зная ни слова по-русски (как, впрочем, он по-английски), они научились хорошо понимать друг друга.

Брак они оформили в Англии, выправив в посольстве нужные бумаги.

— Счастья вам долгого, — пожелали Ливены, провожая их в Россию.

С того дня прошло уже более года. И вот Платов уже на Дону…

За лето степь выгорела, пожелтела, и хотя было жарко, однако замечалось едва приметное дыхание осени. В горячем, с лёгкой пыльцой воздухе чувствовался запах полыни, конского пота и ещё чего-то знакомого с детства, родного, тёплого…

По сухой, отвердевшей земле мерно постукивали конские копыта. Изредка возница причмокивал, подгоняя лошадей, да свистел кнут.

Дорога разветвилась, и возница направил было коней налево, по наезженной дороге, но Матвей Иванович остановил его:

— Возьми-ка, станичник, правей.

— Так то ж на хутор…

— А мы до него не доедем. Поезжай, поезжай!

Экипаж вкатил на гребень горки, и взору вдруг открылся Дон. Он голубел широкой лентой, с жёлтой каймой песка, а на другом берегу тянулся волнистый крутояр с широкой, поросшей кустарником лощиной» сбегавшей к самой воде.

— Дон! — указал Платов в окно.

— Дон? — повторила Елизавета Петровна. Матвей Иванович вышел из экипажа, приблизился к реке. Накатила волна, дохнула влажной свежестью.

— Здравствуй, Дон-батюшка! — произнёс он и низко поклонился. — Здравствуй, кормилец…

Он смотрел на речной простор, на глаза сама собой набежала туманная дымка, застилая и пляж, и реку, и крутояр противоположного берега.

Ему было хорошо и грустно. Хотя и давило сознание, что вот он, старик уже, вернулся и это, наверное, его последнее возвращение…

Вдали показался верховой, спеша к экипажу.

— Ваше превосходительство! Там собралась вся станица. Встречать вас!

Где-то левей, за излучиной, находилась станица Казанская. С неё начиналась земля Войска Донского.

— Поезжай, станичник, передай, что я сейчас буду. А это тебе за добрую встречу да приветливые слова. — Матвей Иванович одарил счастливого казака золотой монетой.

— Рад стараться! Превеликая вам благодарность! — крикнул тот и, хлестнув коня, поскакал назад.

У окраины Казанской гудела толпа. Экипаж окружили, лезли на подножки, чтобы посмотреть на знаменитого атаман, коснуться его.

Дюжие казаки с трудом оттеснили любопытных, освободили место, чтобы атаман ступил на землю.

От собора выступила толпа стариков с крестами и медалями на чекменях. Передний нёс на расшитом холщовом полотенце пышный каравай.

— Прими, атаман наш и граф, низкий поклон за проявленные ратные доблести. Спасибо за удаль твою и храбрость, за то, что в лихих сражениях вёл сыновей наших и внуков к победе и славе и оберегал от рока злого. Прими хлеб-соль от казаков станицы.

Ударили в колокола, и в небе поплыл торжественный звон…

На станичной площади была построена полусотня верховых казаков, и молодцеватый есаул, лихо вскинув саблю, отрапортовал:

— Почётный караул от Войска Донского встречает Вас, доблестного атамана, на родной земле и имеет целью сопровождать ваше сиятельство до славного Нового Черкасска.

Улучив момент, Матвей Иванович спросил есаула, кто выслал полусотню.

— Повелел наказной атаман, генерал Денисов.

«Спасибо тебе, Андриан Карпович, — мысленно поблагодарил польщённый Платов. До него дошли слухи, будто бы он, Платов, умышленно оставил в Новом Черкасске храброго генерала Денисова вместо себя, чтобы тот не заслонил в сражениях его славы, и потому Денисов будто бы на него в обиде. — Спасибо, Андриан…»

Вечером он услышал знакомую с детства песню. Пели казачки, изливая горе:

Как и всё-то полки с моря домой идут,
А мово-то друга милого коня ведут,
А на коне-то лежит седельце черкасское,
На седелечке лежит подушка козловая,
Во подушечке лежит рубашечка белая.

Матвей Иванович слушал песню и мысленно представлял не только поющих в скорби казачек, но и картину встречи возвращавшегося с дальнего похода казачьего полка, и коня в подворье, хозяин которого остался лежать на чужбине…

Не чистым-то чисто рубашечка вымыта,
Да в крови-то вся она измазана…
Умирал молодец, друзьям приказывал:
«Как впустит Господь вас на тихий Дон,
Отнесите вы моей жене поклон!
Скажите, чтобы не мыла рубашечку в речной воде,
А чтобы выбанила её горючей слезой,
Да чтоб высушила её на своей груди!»