Атаманщина

– Это ты помощник комиссара по морским делам? – грозно спросил он «товарища» матроса, и стальной, пристальный взгляд больших серых глаз впился в Кудряшева.

И куда только девались спесь и важность вчерашнего хама! Все исчезло – и перед железным бароном стоял жалкий, раболепствующий трус.

– Так точно, я, – смертельно побледнев, ответил Кудряшев.

В его документах значилось, что он ехал во Владивосток за покупкой технических материалов для Балтийского флота. Барон Унгерн, посмотрев документы, сделал так знакомый его приближенным характерный резкий жест рукой, круто повернулся и пошел из вагона…

– А эту сволочь, – проходя мимо, указал он на остальную компанию Кудряшева, – выпороть и выгнать вон!

Офицеры приказали комиссару идти с ним. Вся группа во главе с бароном Унгерном двинулась по снегу, в сторону от линии железной дороги. Кудряшев сразу понял, в чем дело, и, обезумев от страха, ползая на коленях, стал умолять барона о пощаде, целовал офицерам ноги, обещая подданной службой рядовым у Семенова загладить свою вину.

Но матросам уже никто не верил. У всех еще свежи были в памяти матросские зверства над офицерами, а Кудряшев, хваставшийся в вагоне перед пассажирами тем, что он подписал и лично привел в исполнение 400 смертных приговоров над офицерами в Гельсингфорсе, каковые будто бы были утоплены в проруби, – менее чем кто-либо другой мог рассчитывать на пощаду.

Подойдя к ближайшей от станции Даурия горке, вся группа остановилась. Семь казаков отделились и отошли от «помощника морского министра» на несколько шагов. Раздалась команда, и семь винтовок одновременно взглянули своим единственным страшным взглядом на Кудрявцева.

– Пли! – и треск ружейных выстрелов слился с криками о пощаде. Все было кончено.

Свыше двухсот тысяч рублей, конфискованных у Кудряшева, пошли на выплату жалованья чинам отряда. Еще был отобран и чек на четыре миллиона рублей, переведенных на его имя во Владивостокское отделение Государственного банка, но так как чек был именной, то он остался неиспользованным для отряда».

Это свидетельство тем более ценно, что принадлежит оно человеку, относящемуся к Унгерну с нескрываемым восторгом. Но при мало-мальски критическом анализе с точки зрения здравого смысла оно оборачивается против барона.

Начнем с того, что в рассказе Тамарова, слишком уж литературном, есть бросающаяся в глаза неточность.

В действительности всего во время Февральской революции русский морской офицерский корпус на Балтике понес следующие потери: к 15 марта в Гельсингфорсе были убиты 45 флотских офицеров, в Кронштадте – 24, в Ревеле – 5 и в Петрограде – 2. Кроме того, в Кронштадте были убиты 12 офицеров сухопутного гарнизона. Еще четверо офицеров Балтийского флота покончили жизнь самоубийством и 11 пропали без вести. Всего, таким образом, жертвами разгула матросской стихии стали 103 человека, из них в Гельсингфорсе – 45. Таким образом, Кудряшев при всем желании не мог утопить в проруби в десять раз больше офицеров, чем их было убито на самом деле. Скорее всего, эту цифру и весь эпизод с пьяным признанием Кудряшева придумал Тамаров, чтобы оправдать убийство «комиссара» Унгерном.

Но был ли Кудряшев (если Тамаров правильно называет его фамилию) «комиссаром» и вообще важным советским сановником? Помощник наркома по морским делам, по тогдашней терминологии, – это заместитель министра. Такого ранга большевистские чиновники без охраны по железным дорогам в принципе не ездили, тем более – в первые послереволюционные месяцы «триумфального шествия Советской власти». Комиссара посылали с отрядом – чтобы эту самую власть установить, если местные жители не проявят к ней сочувствия. И уж, понятно, такого ранга «комиссара» не послали бы во Владивосток принимать какие-то материалы или технику, закупленные для флота и, по всей видимости, доставленные во Владивосток морем. Для этой цели не годился и простой матрос, а нужен был специалист. Так что несчастный Кудряшев, скорее всего, был либо морским офицером, либо чиновником, либо инженером, и компанию водил соответствующую – с подполковником, интендантским чиновником и харбинским коммерсантом. Единственным же его преступлением, за которое он и был расстрелян, было наличие крупной суммы денег, которой он должен был расплатиться во Владивостоке за полученные грузы. Эти деньги понадобились Семенову и Унгерну для формирования отряда. Попутчики же Кудряшева отделались поркой – в сущности, только за то, что вместе с ним пили шампанское.

Если уж Унгерн без всякого разбирательства расстрелял такого сомнительного большевика, как Кудряшев, то уж Семенов вряд ли оставил в живых пойманных им большевистских агитаторов на станции Маньчжурия.