Атаманщина

Такая структура монгольского населения делала абсолютно оторванными от жизни планы Унгерна по созданию массовой и боеспособной монгольской армии и его мечты начать из Монголии поход за установление гегемонии «желтой расы», призванной стать образцом для погрязшей в разврате, сребролюбии и социалистических учениях Европе.

Да, «желтая», монголоидная раса, действительно, – самая молодая раса на земле. Монголоиды отделились от европеоидов где-то в горах Северо-Восточной Азии всего 15–20 тысяч лет тому назад. В соответствии с большинством расистских учений, самая молодая раса является наиболее агрессивной и сильной и призвана отвоевать свое место под солнцем и утвердить свое господство в мире. Разница была только в том, какую расу считать самой молодой и достойной. Унгерн, увидев крушение европейских монархий и проигрыш белых в Гражданской войне, свои надежды с возрождением в мире принципа легитимности и возвращение престолов свергнутым монархам связывал с подъемом «желтой расы». Однако Монголия в качестве плацдарма для такого реставрационного движения годилась, наверное, меньше любой другой страны. С начала XIII века в рамках империи Чингисхана монголы расселились чуть ли не по всему миру. При этом из Монголии уходили наиболее воинственные, активные, волевые элементы, те, кто хотели и умели воевать. В собственно же Монголии оставались люди по преимуществу мирные, которым куда сподручнее было пасти скот, чем жечь чужие города. Неудивительно, что их потомки в XVI веке, уже после того, как монгольское владычество пало во всех прежде завоеванных странах, приняли буддизм в его ламаистской форме – самую мирную религию на свете, а в XVII веке Монголия была легко завоевана Китаем. Так что к началу XX века в Монголии осталось очень мало людей, стремившихся воевать. Не даром почти половину мужского населения составляли ламы – монахи (монахинь в Монголии не было). А наиболее воинственные пребывали в разбойничьих шайках, которые впоследствии и Унгерну доставили немало хлопот.

Для пополнения своей дивизии в Монголии Унгерн мог рассчитывать только на русскую общину, численность которой за счет беженцев, по некоторым оценкам, возросла к 1921 году, по некоторым оценкам, до 15 тысяч человек. Однако большинство беженцев, способных носить оружие, составляли бывшие офицеры и солдаты армии Колчака, не питавшие симпатий к атаману и барону и сыгравшие впоследствии важную роль в организации заговора против Унгерна.

При Унгерне Волков служил чем-то вроде советника в монгольских министерствах финансов и внутренних дел и, как кажется, отвечал за связь этих министерств с Унгерном и за снабжение Азиатской дивизии. Он явно имел и какие-то дела с начальником контрразведки Сипайловым, о чем в мемуарах, по понятным причинам, писал довольно туманно. В то же время Сипайлову в мемуарах уделено довольно много места, особенно в тех фрагментах, которые подписаны псевдонимами Пономарев и Голубев, причем речь там прямо идет о том, что Пономарев (Волков) поступил в распоряжение Сипайлова.

Также и об обстоятельствах своего отъезда из Урги в разных статьях и автобиографиях Волков в разное время писал по-разному. Первоначально он утверждал, что Унгерн, после того, как отправился в поход в Россию, прислал в Ургу распоряжение убить нескольких человек, в том числе и Волкова, но ему с помощью монгольских чиновников удалось бежать на запад, в район озера Буир-нор, а оттуда – в маньчжурский Хайлар. Тогда он установил рекорд, преодолев на лошади за пять с небольшим дней более 1200 миль. Однако в своих «Записках», равно как и в позднейших автобиографиях Волков признал, что приказ о его расстреле был принят по телеграфу одним из тех, кто был в списке подлежащих расстрелу, и барон в результате все обратил в шутку. Покинул же Ургу и совершил свой знаменитый конный переход, заметку о котором удалось опубликовать даже в американских газетах, Волков только в конце июля, т. е. через несколько недель после занятия города красными.

И.И. Серебренников летом 1922 года встречал Волкова в Калгане в доме семьи Витте. Иван Иннокентьевич оставил следующую зарисовку: «В Калгане все приехавшие, в том числе и я, остановились в доме баронессы Витте, где вместе с нами оказалось довольно многочисленное общество. Его составляли: сама гостеприимная и хлебосольная хозяйка, ее две дочери, два сына, зять – Б.Н. Волков, знакомый мне по Иркутску, жена старшего сына (урожденная Лаврова, дочь бывшего премьера Временного правительства автономной Сибири во Владивостоке), домашний учитель В.В. Левицкий, брат Б.Н. Волкова и мы, вновь приехавшие гости. Муж баронессы Витте был в это время на службе у монгольского правительства».