Atem. Том 1

— А он вам нужен? Перевод? — Я отрицательно мотнул головой.

— Нет, хотя было бы неплохо узнать, на чём я подписываюсь.

Тогда мужчина, открыв книжку на середине, словно зная заранее что там, начал ловко переводить четверостишия, от которых меня пару раз бросило в дрожь:

«…Скоро будут ночи бесконечны,

Низко лампы склонятся к столу.

На крутой скамье библиотечной

Будет нищий прятаться в углу.

Станет ясно, что шутя, скрывая,

Все ж умеем Богу боль прощать.

Жить. Молиться, двери закрывая.

В бездне книги черные читать.

На пустых бульварах, замерзая,

Говорить о правде до рассвета.

Умирать, живых благословляя.

И писать до смерти без ответа».

«Борис Поплавский», — прочитал я имя автора. — «1903-1935».

— Умер молодым.

— Покончил с собой. Могу найти другую книгу.

— Нет, эта в самый раз, — возразил я, и мужчина протянул мне шариковую ручку. — Как будет по-французски: «Я пишу тебе»?

— Je t’écris.

И пока я думал над тем, что написать, к нам подошли четверо то ли китайских, то ли японских туристов. Они стали дотошно расспрашивать о книгах, а мужчина терпеливо и вежливо отвечал. А я начинал предложение, потом зачёркивал немецкие слова, пытался писать на французском, но не выходило.

«Mein kleines dummes Kind, ich schreibe dir, je t’ecris des trottoirs de Paris dekoriert für en noël»

— К чёрту! — засунул я между страницами ручку, двадцатку и бросил книгу на целлофан, очертя голову направившись прочь. Внутри меня вспыхнула такая безудержная злоба, что даже дышать было тяжело. Хотелось орать, но из горла рвался только непрекращающийся кашель. Вместо меня кричащей мелодией взорвался мобильный. Звонил Ксавьер. Я его не слушал, только смотрел на эти восторженные лица туристов, толпившихся у ёлки перед Нотр-Дам. Как же они все были счастливы под этим серым небом, рыдающим холодным дождём. — Чёртов Нотр-Дам с его «Пари»! — Швырнул я трубку в реку вместе с потоком «здравомыслия» Майера. Это конец. Или я сгнию на этих сырых тротуарах, так и не найдя Эли, или же я найду её и утоплю перед этим праведным собором, возведённым на костях грешников.

26

Я всё сидел у набережной, смотрел на снующих всюду людей, а потом откуда-то появился хор нарядных детишек, таких маленьких, будто игрушечных. Они запели какую-то рождественскую песенку. Никогда французский язык не казался мне столь прекрасным. Слёзы матовой плёнкой накрыли глаза, и всё вокруг растворилось в сером пятне.

Я решил снова пойти по присланному Майером адресу, всё же осмотреть квартиру, да и поздравить приветливую ребятню с праздниками, но до меня вдруг дошло то, что выкинув телефон, я лишился всех контактов и адреса Эли. Визуально я помнил тот перекрёсток, но на деле… Купил карту города у одного из торговцев книгами. Попытался вспомнить, как выглядело то место на google-maps. Наметил маршрут. Совершив две пересадки, добрался на автобусах до нужного района, всё кружился у перекрёстков, пока наконец не узнал искомое здание. Блинной, как и в прошлый раз, я нигде не увидел. Вероятно, вместо неё теперь здесь вот это кондитерское кафе. Купив торт, поднялся на последний этаж, нажал на кнопку звонка. Донёсся визгливый лай Бульона. Дверь открыла Полин, кажется только проснувшаяся.

— Добрый день, — пробормотала она, завязав пояс чёрного махрового халата. — Вы что-то хотели? — прозвучал вопрос так, как если бы она видела меня впервые в жизни.

— Вот, — растерявшись, протянул я ей коробку с тортом. — С праздником! Решил зайти поблагодарить за гостеприимство.

Которым, к слову, сегодня даже и не пахло. Из другой комнаты проорал кто-то из парней, вероятно, интересуясь, с кем говорила Полин.

— У меня нет для вас никаких новостей, — сказала она, взяв из моих рук коробку и кивнув в сторону кухни, тем самым разрешая пройти.

— Oh, с’est encore vous! — явно раздосадованный моим появлением, произнёс Луи, сидящий за столом и дымящий сигаретой перед настежь открытым окном. — Une cigarette? — однако предложил он.

— Но, мерси. Жё не фьюм па, — отказался я. Никогда не курил.

— Comme vous voulez.

— Хотя… Бьян кю… — потянулся я за пачкой. Дым пах терпким благородным табаком, и я впрямь искусился. Но раскурить сигарету так толком и не удалось, я тут же разразился жутким кашлем, выворачивающим лёгкие наизнанку. Ребята отстранились от меня, как от смертельно заразного, поняв, что дело не в дыме. Мне стало неловко. Опять почувствовал себя виноватым. — Извините, — едва смог выдавить я. — Пожалуй, пойду.

— А зачем приходили? — спросила Полин. — Только торт принести?