Atem. Том 1

Я стоял у кофе-автомата (так и не найдя ни одного открытого кафе), разглядывал суетливо шныряющих людей и неторопливо потягивал горячий напиток, выбирая на чём добраться до университета, когда мой взгляд упал на что-то малиновое, промелькнувшее в толпе. Откуда-то внезапно наплывшая масса народа так же стремительно покинула здание вокзала, и у дверей к выходу в город, под круглыми часами, я увидел Эли в знакомой шинели, из-под подола которой выглядывал лиловый рюш платья. Она меня не замечала, только сосредоточенно смотрела строго перед собой, точно солдат караула. Забавный такой солдат: с бантиком-повязкой в стиле шестидесятых на копне русых волос. Нет, не солдат, скорее фарфоровая куколка. Кажется, в погоне за равноправием, женщины стали забывать о том, как должны выглядеть. Судя по всему, на каком-то экстрасенсорном уровне ощутив на себе грузный выжигающий взгляд, Эли обернулась в мою сторону и, встретившись со мной глазами, тепло улыбнулась, так, как обычно это и делала: закусив нижнюю губу, будто смущаясь собственных эмоций.

— Ты как здесь оказалась? — тоже улыбаясь, спросил я, как только она подошла ближе. А она ответила, что это была моя же просьба «встретить меня лично». Правда сказал я так в шутку, в тот момент даже не собираясь никуда ехать. — Откуда ты узнала, во сколько я прибываю?

— Ты же сам сказал, — захлопала она ресницами, не понимая моего замешательства.

— Но я ведь не назвал точного времени? — пытливо продолжал я допрос.

— Штэф, — посмотрела она на меня исподлобья, как на умственно отсталого. — Ты сказал — «утром». Утром, — выделила она понизившимся тоном слово, — всего два поезда: в шесть двадцать четыре и этот.

— Как ты узнала, который из них «этот»? — своим дотошным вопросом окончательно убил я очарование момента от её неожиданного появления.

— Сначала пришлось убедиться, что тебя нет на более раннем.

— Хм? — вновь не удалось сдержать эмоции, и я расплылся в самодовольной ухмылке. — А что это у тебя в руке? — кивнул я на лист бумаги, который она сжимала.

— Это? Это… моя глупая идея, — ответила она, а её щёки налились румянцем.

— Покажешь? — Эли смущённо замотала головой, поспешно пряча бумагу за спину, но из-за слишком суетливых движений выронила листок, и я увидел то, что она так усердно пыталась от меня скрыть: на бумаге заглавными буквами было написано «НИЦШЕ».

— Знаешь, — засмеялась она, — так обычно встречают важных персон или делегации — пишут их имена вот на таких постерах и ожидают у выхода.

— «Ницше»? — хохоча уже в голос, переспросил я.

64

Только когда мы вышли на привокзальную площадь, я обратил внимание на голую сухую брусчатку. Снег растаял. Словно его и не было. Словно ничего не было. Словно мы снова превратились в каких-то приятелей, направляющихся на занятия. Эли продолжала держать дистанцию, идя в полушаге от меня и расспрашивая о погоде в Бохуме, о поездке.

«Зафрендзонить» — именно это словечко использует вся прогрессивная молодёжь для того, чтобы описать подобные отношения. Но портить сейчас настроение разговорами об этом, я не хотел, поэтому, всю нашу недолгую дорогу до университета, мы обсуждали вещи, не затрагивающие события дня нашей последней встречи.

Когда вошли в аудиторию, до начала занятия оставалось ещё совсем немного времени. А сонно-серьёзные «светлые умы» уже чинно восседали по рядам, точно нахохлившиеся от мороза воробьи. Мы же расположились на галёрке.

— Поговорим где-нибудь после лекции? — спросил я уже, наверное, сотню раз прокрутив в голове мысль об идеальном завершении сия «беседы».

— В библиотеке? — доставая из рюкзака ученическое барахло, предложила она, кинув на меня мимолётный взгляд.

— Нет, — улыбаясь, помотал я головой, а её глаза расширились в непонятном ужасе.

— Мне нужно быть на работе… ты же знаешь, — добавила она.

— В прошлый раз ты нашла выход из сложившейся ситуации.

— Сегодня Катя придёт после обеда. Я в зале одна, — виновато прозвучал её голос, но мне показалось, что это фальшь.

И я вновь упустил момент появления профессора и его приветственной речи. Лишь краем уха услышал отголосок вопроса: «…кто может ответить?»

— Герр Шнайдер, вы? — обратился профессор к громко хлопнувшему дверью опоздавшему угрюмому парню. Тот что-то тихо буркнул себе под нос и направился вверх по ступеням к свободным местам.

— Sapere aude! — одобрительно похлопал в ладоши профессор Краус. — Кто раскроет смысл этого выражения? — Окинул он взглядом свою армию, и я зачем-то поднял руку, однако оказался не единственным, знающим трактовку произнесённой фразы. Мне были знакомы эти слова из трудов Канта. Но студент, на которого пал выбор профессора, оказался более точным. — Всё верно. В своих «Посланиях» Гораций писал: «Sapere aude — дерзай думать». Позже Кант расширил толкование изречения: «Имей мужество использовать свой собственный разум». Святая дерзость, герр Шнайдер, — потряс он указательным пальцем в воздухе, адресуя свой жест конкретному «уму». — Святая дерзость — боевой молот юности, дробящий античный мрамор. В вашем мнении я вижу неточность, но, что похвально, это ваше мнение.