Atem. Том 1

— Dum loquimur, fugerit invida aetas: carpe diem, quam minimum credula postero, — отточив звуки каждого слова, произнёс явно что-то латинское вклинившийся в нашу беседу парень с кресла позади. Произнёс так, словно читая текст военной присяги. — Простите, что я вот так бесцеремонно прервал вас. Эрик Янсон, — подскочил он к нам, представившись, и протянул мне жилистую ладонь для рукопожатия. Говорил он с акцентом, а его имя и белокурые курчавые волосы подсказывали: возможно, он — швед. А быть может, я ошибался. — Я учусь на факультете культуры в Дортмунде, — продолжил он. — Творчество Горация являлось темой нескольких моих работ.

— Вы переведёте для нас то, что сейчас изрекли? — вступила в разговор Эли.

Эрик Янсон засветился непомерным восторгом и, положительно кивнув, нараспев произнёс:

— Пока говорим, бежит завистливое время: лови день, как можно меньше доверяй следующему. — Вагон взорвался аплодисментами, а я ощутил себя так, как если бы всё происходящее здесь было заранее детально прописанным сценарием для телешоу. Ведь нарочно такого не придумаешь! Но ни камер, ни режиссёра выкрикивающего «снято» нет.

Случайности — крошечные искры врезавшихся друг в друга частиц фатума. В реальности при их столкновении действуют фундаментальные законы физики: при абсолютно упругом ударе контакт тел разных масс прекращается, а тела продолжают двигаться по разным направлениям; в результате абсолютно неупругого удара тела же соединяются и продолжают движение как одно целое. В случае с Эриком произошёл удар под номером «один»: покинув вагон поезда, мы разбредёмся по разным сторонам. Более того, он сойдёт раньше нас — в городе «Боруссии».

— Интересно, кому только оно завидует, — сказал я, нисколько не намериваясь продолжать с ним беседу.

— И бежит-то ли оно, — вторя моей риторической интонации, прозвучал мужской голос. — Генрих Мюллер, — вскинув руку над головой, представился подключившийся к нашему оживлённому разговору ещё один пассажир, что сидел на противоположном ряду. — А я вот, уважаемый герр Янсон, по профессии-то обычный электрик. И, будучи знакомым с физикой-то, поспорил бы с вашим Горацием-то.

— Глупость какая! — возмутился Эрик. — Зачем мешать науку с литературой?! Вот знаете ли вы, что есть «троп»? — обратился он к электрику.

— Слова, которые мы употребляем в переносном значении, — ответила Эли, кокетливо вздёрнув носом.

— А знаете ли вы, что есть «время-то»? — с долей иронии передразнил его напыщенный тон Мюллер.

— А вы сами-то знаете? — нахально парировал Эрик. Генрих промолчал. А Янсон снова обернулся к нам, оставив без внимания мою ремарку. Впрочем, в ответе я и не нуждался. — Вы читали Горация? — спросил он, криво улыбнувшись.

— К сожалению, нет, — виновато отозвалась Эли.

— А может-то и к счастью, — вставил своё слово Мюллер.

— Штэфан, какую фразу произнёс Яков, ты помнишь? — похлопала она меня по коленке. — Allons, ты же должен помнить!

— Sapere aude…

— Sapere aude! — даже не дав закончить мне мысль, прокричал Эрик с такой интонацией, словно встретил тут старого друга. — Est animum, differs curandi tempus in annum? Dimidium facti qui coepit habet. Sapere aude, incipe.

— Ты смотри-то, что юнец творит-то! — расхохотался Генрих Мюллер.

Каждый раз, когда я думаю, что у жизни больше не осталось кроликов в шляпе, она непременно изобретает новые удивительные фокусы. И пока Эрик Янсон, Генрих Мюллер и я бурно обсуждали природу совпадений, к нам присоединился детский психолог Рихард Фогель, изначально направляющийся в вагон-ресторан. Рихард принялся пересказывать нам теорию Юнга. После каждого логически-законченного умозаключения он почёсывал узкую переносицу своего орлиного носа. «Занимательно, конечно. Но все события, что мы замечаем, подчинены принципу «синхроничности». Подчеркну, что именно Карл Юнг и ввёл этот термин», — его голос звучал так мягко и спокойно, будто бы он говорил сейчас со своими маленькими пациентами. Нет, это вовсе не казалось отталкивающим, наоборот — располагающим. И вот уже не только мы, но и другие увлечённые пассажиры с соседних кресел внимательно слушали Рихарда Фогеля, возбуждённо переминавшегося с ноги на ногу; он явственно силился, тужился, напряжённо собирался с мыслями, но выдавал целостную и легко-понимаемую интерпретацию статьи Юнга. — «Акаузальный, то есть отрицающий причинность, объединяющий принцип. Иными словами», — кинув короткий взгляд сначала на Мюллера, а затем на меня, продолжил Фогель: — «Нет «физического» объяснения тому, что вы назвали «причинным фаталистическим совпадением». Всё в природе подчинено творческому принципу и упорядочено на основании своего смысла».

Уже и не припомню, в какой момент нашей интеллектуальной дискуссии появился доктор философских наук, профессор Дитер Мюллер, тощий, точно голодающий Махатма Ганди, и совершенно не походивший на Мюллера, который Генрих, который выглядел как невысокий шкафчик. Дитер Мюллер завёл речь о каком-то индийско-шотландском логике Огастесе де Моргане. Ну, прямо вся научная элита Германии в одном вагоне!