Атлантида. Мир до потопа

Шуриппак, город, который ты знаешь, что лежит на бреге Евфрата, — этот город древен, близки к нему боги. Богов великих потоп устроить склонило их сердце. Совещались отец их Ану, Эллиль, герой, их советник. Их гонец Нинурта, их мираб Эннуги. Нинигику-Эа с ними вместе клялся, но хижине он их слово поведал: «Хижина, хижина! Стенка, стенка! Слушай, хижина! Стенка, запомни! Шуриппакиец, сын Убар-Туту, снеси жилище, построй корабль, покинь изобилье, заботься о жизни, богатство презри, спасай свою душу! На свой корабль погрузи все живое. Тот корабль, который ты построишь, очертаньем да будет четырехуголен, равны да будут ширина с длиною, как Океан, покрой его кровлей!» Я понял и вещаю Эа, владыке: «То слово, владыка, что ты мне молвил, почтить я должен, все так и исполню. Что ж ответить мне граду — народу и старцам?» Эа уста открыл и молвит мне, рабу своему, он вещает: «А ты такую им речь промолви: «Я знаю, Эллиль меня ненавидит, — не буду я больше жить в вашем граде, от почвы Эллиля стопы отвращу я. Спущусь к Океану, к владыке Эа! А над вами дождь прольет он обильно, тайну птиц узнаете, убежища рыбы, на земле будет всюду богатая жатва, утром хлынет ливень, а ночью хлебный дождь вы узрите воочью». Едва занялось сияние утра, по зову моему весь край собрался… Всех мужей я призвал на повинность — дома сносили, разрушали ограду. Ребенок смолу таскает, сильный в корзинах снаряженье носит. В пятеро суток заложил я кузов: треть десятины площадь, борт сто двадцать локтей высотою, по сто двадцать локтей края его верха. Заложил я обводы, чертеж начертил я: шесть в корабле положил я палуб, на семь частей его разделивши ими, его дно разделил на девять отсеков, забил в него колки водяные, выбрал я руль, уложил снаряженье. Три меры кира в печи расплавил, три меры смолы туда налил я, три меры носильщики натаскали елея: кроме меры елея, что пошла на промазку, две меры елея спрятал кормчий. Для жителей града быков колол я, резал овец я ежедневно, соком ягод, маслом, сикерой, вином и красным, и белым народ поил, как водой речною, и они пировали, как в день новогодний. Открыл я благоволенья, умастил свои руки. Был готов корабль в час захода Солнца. Сдвигать его стали — он был тяжелым, подпирали кольями сверху и снизу, погрузился он в воду на две трети. Нагрузил его всем, что имел я, нагрузил его всем, что имел серебра я, нагрузил его всем, что имел я злата, нагрузил его всем, что имел живой я твари, поднял на корабль всю семью и род мой, скот степной и зверье, всех мастеров я поднял. Время назначил мне Шамаш: «Утром хлынет ливень, а ночью хлебный дождь ты узришь воочью, — взойди на корабль, засмоли его двери». Настало назначенное время: утром хлынул ливень, а ночью хлебный дождь я увидел воочью. Я взглянул на лицо погоды — страшно глядеть на погоду было. Я взошел на корабль, засмолил его двери — за смоление судна корабельщику Пузур-Амурри чертог я отдал и его богатства. Едва занялось сияние утра, с основанья небес встала черная туча. Адду гремит в ее середине, Шуллат и Ханиш идут перед нею, идут гонцы горой и равниной. Эрагаль вырывает мачты, идет Нинурта, гать прорывает, подняли факелы Ануннаки, чтоб их сияньем зажечь всю землю. Из-за Адду цепенеет небо, что было светлым — во тьму обратилось, вся земля раскололась, как чаша. Первый день бушует Южный ветер, быстро налетел, затопляя горы, словно войною, людей настигая. Не видит один другого, и с небес не видать людей. Боги потопа устрашились, поднялись, удалились на небо Ану, прижались, как псы, растянулись снаружи. Иштар кричит, как в муках родов, госпожа богов, чей прекрасен голос: «Пусть бы тот день обратился в глину, раз в совете богов я решила злое. Как в совете богов я решила злое, на гибель людей моих войну объявила? Для того ли рожаю я сама человеков, чтоб, как рыбий народ, наполняли море?» Ануннакийские боги с нею плачут, боги смирились, пребывают в плаче, теснятся друг к другу, пересохли их губы. Ходит ветер шесть дней, семь ночей, потопом буря покрывает землю. При наступлении дня седьмого буря с потопом войну прекратили, те, что сражались подобно войску. Успокоилось море, утих ураган — потоп прекратился. Я открыл отдушину — свет упал на лицо мне, я взглянул на море — тишь настала, и все человечество стало глиной! Плоской, как крыша, сделалась равнина. Я пал на колени, сел и плачу, по лицу моему побежали слезы. Стал высматривать берег в открытом море — в двенадцати поприщах поднялся остров. У горы Ницир корабль остановился. Гора Ницир корабль удержала, не дает качаться. Один день, два дня гора Ницир держит корабль, не дает качаться. Три дня, четыре дня гора Ницир держит корабль, не дает качаться. Пять и шесть гора Ницир держит корабль, не дает качаться. При наступлении дня седьмого вынес голубя и отпустил я; отправившись, голубь назад вернулся: места не нашел, прилетел обратно. Вынес ласточку и отпустил я; отправившись, ласточка назад вернулась: места не нашла, прилетела обратно. Вынес ворона и отпустил я; ворон же, отправившись, спад воды увидел, не вернулся; каркает, ест и гадит. Я вышел, на четыре стороны принес я жертву, на башне горы совершил воскуренье: семь и семь поставил курильниц, в их чашки наломал я мирта, тростника и кедра. Боги почуяли запах, боги почуяли добрый запах, боги, как мухи, собрались к приносящему жертву. Подняла она большое ожерелье, что Ану изготовил ей на радость: «О боги! У меня на шее лазурный камень — как его воистину я не забуду, так эти дни я воистину помню, во веки веков я их не забуду! К жертве все боги пусть подходят, Эллиль к этой жертве пусть не подходит, ибо он, не размыслив, потоп устроил и моих человеков обрек истребленью!» Эллиль, как только туда он прибыл, увидев корабль, разъярился Эллиль, исполнился гневом на богов Игигов: «Какая это душа спаслася? Ни один человек не должен был выжить!» Нинурта уста открыл и молвит, ему вещает, Эллилю, герою: «Кто, как не Эа, замыслы строит, и Эа ведает всякое дело!» Эа уста открыл и молвит, ему вещает, Эллилю, герою: «Ты — герой, мудрец меж богами! Как же, как, не размыслив, потоп ты устроил? На согрешившего грех возложи ты, на виноватого вину возложи ты, — удержись, да не будет погублен, утерпи, да не будет повержен!