Атмосфера

Мадьяров грустно смотрел на сержанта – значит опять не вышло и добавил устало – да в общем – ничего, я давно привык.

Ерофеев решительно сделал последний шаг к спокойно стоящему Мадьярову и в этот момент на его голову свалилось пол-тонны булыжников. Хотя полтонны ничем от тонны применительно к человеческому черепу не отличаются. После первого глухого «тресть», ни звонкого удара по металлу забора, ни второго глухого о землю, сержант уже не услышал и не ощутил.

Как не увидел, две тени склонившиеся над ним. Ой, не сильно я его? – спросил женский голос, а новая тень на заборе испуганно всплеснула руками

Ничего – ответил голос Мадьярова, возвращая руку сержанта его телу. Дышит и пульс ровный. Приходит в себя. Дай-ка нашатырь. Нет, ни к носу, на грудь ватку положи – все, уходим. Сегодня он воевать уже не полезет. А завтра – видно будет. Пойдем, я провожу тебя домой – теперь придется подольше отсидеться. Встречаемся как обычно. И Мадьяров потащил за руку… да, Нелльку, старающуюся идти с ним нога в ногу и приживающую к груди раскрытую аптечку.

Около дома Мадьяров нагрузил на Нелльку огромный рюкзак.

Фу – как мне эти тяжеленные баллоны надоели – жаловалась Нелли. Мало тащи, да еще и прячь. Не могу я больше родителям грубить, язык не поворачивается, а как? вдруг заметут и спросят?

Мадьяров притянул Нелли к себе, прикоснулся лбом к ее лицу, но целовать не стал. Потерпи, уже чуть-чуть осталось. Чувствую – в этот раз к концу идет. Никогда у меня еще такой сильной уверенности не было.

Нелли, уже взявшаяся за дверную ручку, обернулась. Слушай, а может мне проведать его? Вдруг он в себя так и не пришел? Или пришел, а потом все-таки на Крафта попер. Или сам сходи. Пойдешь?

Не..е.т. в таких делах доброту надо во вторую очередь слушать. Но я за ним с чердака погляжу.

А, ну ладно. До завтра…

* * *

Ерофеев почувствовал холод, подтянул ноги к животу и начал потихоньку подниматься. Нашатырь ударил ему в нос, как еще один булыжник. Он схватился за лицо и подскочил на месте. Обожженные слизистые немедленно выжали жидкость, но сержант даже сквозь слезы видел две бесформенные тени, поворачивающие вдалеке за угол…

Стой! – хрипло гаркнул он и хотел броситься вслед. Но тут его скрутил такой сильный приступ удушья, что он опять поцеловался с землей и кашлял, кашлял. Когда казалось уже, что сейчас он выплюнет на пожухшую травку не только легкие, но и желудок, кашель отступил.

Постепенно рефлексы возвращались. Ерофеев уже нормально, а не скрючившись сидел, удобно прислонившись к забору и дышал вполне нормально. И даже почувствовал способность к размышлению.

Голова болит еще, но это ничего, самое главное, что сила, пригнавшая его сюда и пообещавшая подвиги Геракла, опять была с ним. Ерофеев снова ощущал себя бесстрашным человеком, способным действовать. Он начал подниматься на ноги и не сомневался, что устоит. На забор просто наступлю и пойду дальше к дому, а потом… – планировал он со вкусом дальнейшие действия…

Картина великана Ерофеева, небрежно переступающего трехметровые заборы четко стояла в глазах. Картина вселяла уверенность. Да, так и было бы, точно, так бы и было, если бы …на него не свалился прямо с небес, а возможно с так и непокоренного забора очередной неприветливый булыжник или булыжники несчитанной массы. Прежде, чем Ерофеев опять погрузился в небытие, успел зло подумать – ну надо же, зараза, лупят все время по одному и тому же месту, черт бы их…

Следующее возвращение к действительности было еще тяжелее. Сержант даже не пытался открыть глаз. Он плохо разбирал – какая часть тела болит больше, кроме головы – здесь боль ощущалось отчетливо. Все остальное тело гудело от тяжести. Все в нем огрузло, стало неподъемным. Почему ногам еще тяжелей, чем рукам, почему их обжимает сильнее, разве я стою?

Ерофеев попробовал пошевелить пальцем – какой там… Через некоторое время в его голове что-то щелкнуло – сломалось, а может сломалось что-то снаружи, только тяжесть потихоньку отступила, скоро стало совсем легко-невесомо и Мадьяров потянул руку к лицу.

Несмотря на ушедшую тяжесть, самочувствие не улучшалось. Мадьярова тошнило, жутко болела голова и сильнее отбитой макушки болели уши и нос. Когда же меня по носу-то настучали? А по ушам? Вроде одним темечком обходилось.

Сынок, на кось молочка попей, вкусное, парное. Сквозь закрытые веки Ерофеев увидел незнакомую полную женщину в белом платке, держащую глиняную крынку на вытянутых руках. Сержант поменял направление руки и потянулся к молоку. Он вцепился в крынку и прильнул к краю – ему так хотелось пить, и наверное из-за этого, он хлебнул лишнего и молоко полилось изо рта, а на губах осталась молочная пена. Незнакомая женщина, глядя на его торопливость, довольно улыбалась, но когда он наконец оторвался от крынки, ее улыбка начала меркнуть. Сынок! что это у тебя на губах? – испуганно закричала она.

Пена – молочная пена.