Атолл

Он стал на колени перед мальчиком и осторожно ввел под крайнюю плоть небольшой кусочек тонкой изогнутой ореховой скорлупы. Затем он поднялся и взял из кастрюли бритву.

— Не шевелись!

— Я не шевелюсь.

— Это недолго…

Держа левой рукой сжавшийся пенис, Тавита точным движением сделал продольный разрез на плотной коже, оттянутой кусочком скорлупы. Выступило несколько капель крови.

— Вот и все, сейчас я сделаю перевязку.

Он ловко вытащил скорлупу, остановил кровотечение при помощи тампона из измельченных листьев ноно[30], затем взял немного волокон кокосовой пальмы, спрессованных в своего рода тесто, и этой заживляющей мазью обложил раненую часть, прежде чем обернуть ее листом пандануса.

— Дотрагивайся до своего кокоро[31], только чтобы помочиться, и держи его днем и ночью привязанным к животу… Это все. Больше ты не таиро! Скажи Хаамару, что он может прийти.

* * *

Хотя родители Хаамару были католики, а Матаоа — мормоны, обрезание обоих мальчиков должно было быть отпраздновано на большом общем тамаараа, куда приглашались все жители Арутаки.

Однако приготовления омрачились ссорой между Техиной и Мато, по-прежнему из-за моки. Мато хотел пригласить его, но Техина, как только он заикнулся об этом, обозвала его таравана. Только у таравана могла появиться подобная идея! Если моки будет присутствовать на тамаараа, она уйдет с праздника. Пусть Мато выбирает: она или моки!

Мато вспылил, и неизвестно, чем закончился бы этот спор, если бы не вмешался Викторина. Он очень рассердился: «Ну и хороши эти двое! Спорят в такой день! Где у них головы?» Существуют ли такие мужчина и женщина, которые способны понимать друг друга? Он не перенесет, если тамаараа его «маленькой рыбки» будет испорчен глупостью родителей. Он ушел и вернулся спустя полчаса:

— Я говорил с моки: он боится прийти сюда вечером.

— Кто тебя просил говорить с ним? — резко спросил Мато.

— Я сам…

Викторина повысил голос. Он решил навсегда покинуть эту хижину, если мир не будет восстановлен. Мато смотрел на него по-прежнему сердито, но в его взгляде скользнуло удивление: как? Теперь и этот махоу возражает ему и становится на сторону Техины?

Я сказал, что мы подумали о нем, — продолжал Викторина, — и, поскольку он не хочет прийти, отнесу ему сегодня вечером его часть тамаараа… Никогда не видел более довольного человека!

Моссиу (до сих пор молчавший) поднялся со своего кресла и обнял Викторину. Затем он вновь погрузился в Библию. Мато со сконфуженным видом вышел из хижины, а Техина с Викториной занялись приготовлениями к пиршеству.

* * *

Собрали все лампы деревни, чтобы осветить площадку, заполненную пародом, всюду горели гирлянды шаров ати, чей душистый дым отгонял москитов. Ночь была теплой и очень тихой.

Матаоа и Хаамару сидели рядом бок о бок и чувствовали, что их дружба стала еще крепче: они вместе бесстрашно встретились с бритвой старого Тавиты, который сейчас, сидя напротив них, за обе щеки уписывает свинину. А в этот вечер, устроенный в их честь, они разделили ритуальную домашнюю птицу, приготовленную для этого случая.

По правде сказать, они оба считали, что не следовало входить в такие расходы по столь незначительному поводу. Теперь, когда все было позади, они сожалели о своих прежних страхах перед операцией, она оказалась гораздо легче, чем они думали. Самое неприятное было целый месяц носить повязку и не иметь возможности купаться в море, но зато потом они займут свое место среди больших мальчиков. Начнется новая жизнь.

Матаоа испытывал стыд при мысли, что все знают, как он выряжен под набедренной повязкой, хотя Хаамару находился в гаком же положении, да и все мужчины проходили в свое время через это. Разве не смешно, что его кокоро обернут листом и подвязан к животу веревочкой? Ему хотелось, чтобы тамаараа закончился скорее, хотя он и старался принять важный вид, слушая речи старших.

Некоторое время беседа шла о религии. Голос Тавиты покрывал гул общего разговора:

— Нет ничего плохого в том, что люди жертвуют столько, сколько считают нужным. Каждый поступает согласно своей совести, никто не должен ни за кем следить.

— Но разве те, у кого больше перламутровых раковин или копры, не должны давать больше других? — спросил Тао. — Конечно, должны! А поступают ли они так? Кто их проверяет?

— Они должны поступать, как велит совесть. Им ведь хорошо известно, что бог их видит.

Этот довод, казалось, не убедил Тао.

— У протестантов знают, кто сколько дал, они жертвуют у всех на глазах, среди бела дня, — вмешался Теити, отец Хаамару. — Я это наблюдал на Хикуэру, когда там вылавливали раковины.

— Это плохо! — отрезал Тавита. — Если один дает сто, найдется другой, кто даст двести, а третий и того больше: тогда людей обуяет гордыня.

— По-моему, — возразил Тао, — самый лучший закон у мормонов — десять процентов от всего имущества. Что может быть справедливее! У тебя сто раковин, десять — богу! У тебя десять тонн копры, одну тонну богу! Кто создал раковины и копру? Бог! Ну, мы и преподносим ему в награду малую толику за то, что он нам дарит!