Атолл

Мелодии Паумоту, быть может, более ритмичны, зато таитянские песни и музыка мягче и благозвучнее. А какие красивые слова!

Казалось, никогда не надоест слушать то, о чем пел матрос:

Отуе Роа Роа
Ите Рае То Фара Ити Э
И Реира Тэ Тино Мама
Равз Ино на Из.

А Ари То Равер
Э Эре То Туаинэ
Аита: Тэ Тура
Фаа АаНа Тэ Реира.

Очень далека
Песчаная коса.
На этой косе
Дом из пальмовых веток.

Это прекрасное место,
Чтобы любить.
Но не сестру,
Ибо это запрещено законом.

— Ах, как это красиво! восхищенный Викторина пробрался поближе к матросу и уселся рядом с ним на скамью. Бросив на певца многозначительный взгляд, он томно повторил слова песни:

…Но не сестру, нет!

Тоуиа, услышавшая эту фразу, перестала играть на укулеле и громко сказала:

— Тебе-то закон запрещает любить брата!

Все захохотали: неплохо сказано! Ну и язык у этой Тоуиы, с ней не соскучишься!

Викторина оскорбился и расстроился, к тому же он заметил, что матрос посматривает на него иронически.

— Что ты знаешь о том, что запрещено? — резко возразил он.

— Запрещено вести себя, как ты.

Она комически высунула язык, а затем сделала гримасу отвращения. Взгляды всех обратились к Викторине. Что он на это ответит?

— Тоора[62]! — бросил он с презрением.

Но в этот вечер взять верх над Тоуией было невозможно! Она рассмеялась, приподняла свои огромные груди и похлопала себя по широкому заду:

— Тоора — это хорошо! А где твои тити? У Ли Мина или в стирке?

Раздался новый взрыв смеха. Все знали, что Викторина делает себе фальшивые груди из набедренной повязки, которую он засовывает в корсаж и прикрепляет во время танцев английскими булавками.

Викторина в долгу не остался. Но кругом больше не смеялись, а старики неодобрительно качали головой. Женщины, когда ссорятся, не могут обойтись без непристойностей! Пусть говорят все, что угодно, у себя дома, но не здесь, в присутствии стольких людей и даже детей. Фареуа посмотрел на Викторину так, что тот поспешил сказать:

— Это она виновата! Она первая сказала, что мне запрещено иметь дело с братом!

Но Фареуа и другие старики дали Викторине понять, что ему следует помолчать. Ничего плохого Тоуна не сказала. Всем известно, что Викторина старел, становился толстым и некрасивым. От этого его характер начал портиться.

* * *

Викторина перестал плакать и повернулся на другой бок. Музыка продолжала играть на площадке, которую он только что покинул. Обида его была слишком велика, оставаться там он больше не мог.

Почему бы ему не вернуться на Таити? Ведь срок его изгнания давно уже истек. В конце концов, к чему ему Арутаки! Он не сердился на Тоуиу и сожалел о разыгравшемся скандале, но его возмущали эти лицемеры Фареуа и Тавита с их суровыми взглядами и проповедями. Может, они забыли, что было в первое время после его приезда? Или тогда это казалось им нравственным? А разве он счастлив здесь, в этой хижине, среди своих родных, которым он так предан и ради которых так самоотверженно трудится? Техина все суровее относится к окружающим. Мато опять стал таравана, когда этого меньше всего ожидали. Моссиу вечно погружен в Библию. Тао и Тепора совсем откололись от семьи, с тех пор как усыновили двух детей. Лишь с Матаоа ему трудно будет расстаться. Но Матаоа думал лишь о нырянии и об этой Моеате, с которой наверняка даже не был близок. Нет, здесь Викторине больше нечего делать!

Викторина поднялся. Решение было принято. Завтра же он сядет на «Ваинианиоре».

Глава девятая ИЗ-ЗА ТАВИНЫ

В тог вечер моригазы не горели. Стояла полная луна, и на танцевальной площадке было светло, как днем. Матаоа машинально искал глазами Моеату, хотя был уверен, что она не придет. Сегодня днем они поссорились, и, зная ее, он не сомневался, что она останется дома. Подошла Танина и спросила насмешливо:

— Ищешь Моеату? Можешь ее не ждать. Она уже спит!

Не лезь не в свое дело.

— О, пожалуйста, не сердись! Сюда приходят танцевать и развлекаться!

Пронзительно засмеявшись, она раскинула руки и сделала животом движение, как в тамуре. Эта несчастная становилась совершенно безумной в лунные ночи и не давала мальчикам прохода. Говорили, что в двенадцать лет ее изнасиловал собственный отец. Мысли Матаоа вернулись к его делам. Обида на Моеату, заставившая его повернуться и уйти от нее, теперь прошла, и он не знал, как ему поступить дальше. Они встретились в кокосовой роще, и она снова защищалась так яростно, что его охватил гнев.

— Как тебе не стыдно! — бросил он.

— Это ты должен стыдиться, ты же знаешь, что я не хочу!

— Почему?

Она заколебалась, но затем решилась:

— Я поклялась матери остаться девушкой до замужества.

— Лжешь! Ты просто не любишь меня, ты смеешься надо мной!

Она опустила голову и замолчала. Может, он обидел ее?

— Разве это неправда? — спросил он.

— Ты хорошо знаешь, Матаоа, что так учит моя религия. Бог тому свидетель.