Атомный перебежчик

– Да, понимаю, – махнул Коган рукой. – Это я так, ворчу. Тебе вот привычно по ту сторону фронта, по ту сторону границы, а мне нет. Моя профессия кабинетная. Правда, я и забыл, когда сидел в кабинете. Все больше теперь с вами по лесам, по снегу, то на пузе, то на коленках. Оперативная работа, это немного другое, но все равно основа – работа головой.

– Вот и напрягай голову, – строго заявил Буторин. – Ты у нас со своей феноменальной памятью личность незаменимая. И ум у тебя изворотливый.

– Тренированный, – возразил Коган. – Постигший основной закон природы – закон причинно-следственной связи. Нет дыма без огня. Как аукнулось, так и откликнулось. У всякого следствия есть своя причина. Каждый шаг или движение обязательно будет иметь последствия. И причина никогда не бывает одна.

– Все, задавил авторитетом, – засмеялся Буторин. – Давай теперь пробежимся по адресам, паролям и явкам.

С профессором прощались уже вечером. Горохов в накинутом на плечи женском коричневом пуховом платке сидел, сгорбившись, за круглым столом под абажуром и смотрел, как его постояльцы укладывают свои вещевые мешки.

– Я понимаю, что говорить о том, куда вы идете, не принято, – тихо произнес ученый. – Но и так понятно. Сложное у вас дело, ох, сложное, но вам, видать, не впервой такое. Вы вот что, Максим Андреевич, идите сюда. Я вам еще кое-что скажу про Клауса Венге. Вспомнил я тут одну мелочь, да для вас она может будет существенной.

Шелестов отложил в сторону свой мешок и подошел к столу. Он был согласен, что в их непростом деле любая мелочь может оказаться очень важной, а то и решающей. Поэтому Горохову придется довериться. Профессор взял листок бумаги, покрутил в пальцах карандаш и заговорил:

– Помните, я вам рассказывал о девушке, которую любил Венге и которая умерла от чахотки?

– Да, вы говорили, что он очень переживал и буквально не находил себе места.

– Именно, – кивнул Горохов. – Когда вы будете убеждать Венге не просто спрятаться от нацистского режима, а перебраться в нашу страну и работать здесь на благо прогрессивного человечества, он может вам не поверить. Просто пропустить мимо ушей или оказаться в данный момент загруженным какими-то проблемами бытового характера. Да и что говорить, когда вся Европа под нацистами, и честному человеку не спрятаться от гестапо. Он может в тот момент, когда вы станете с ним говорить, бояться всех на свете, озлобиться на всех вокруг. Он даже про меня может забыть или не поверить, что вы передаете ему привет от меня, его старого русского друга. Но вы ему напомните тот разговор в ресторане, о котором я вам говорил. Мои и его слова, что жить надо все равно. Что нельзя жить прошлой болью. Жить и идти надо навстречу свету. Вы ему напомните рисунок, который я сделал на салфетке, и он его забрал с собой, положил тогда в карман пиджака. Не знаю, сохранил он эту салфетку или это был какой-то мгновенный порыв, который потом прошел. Но тогда он обнял меня и сказал: «Спасибо». Сказал, что не забудет моих слов.

Горохов быстро, несколькими штрихами набросал на листке бумаги ангелочка с крыльями. Шелестов взял листок бумаги и стал рассматривать рисунок. Нарисовано было просто, но очень выразительной была поза ангелочка, взмывшего на своих крыльях. Он как будто протягивал кому-то руки. Взяв карандаш, Максим сделал рядом с рисунком профессора несколько своих, пытаясь скопировать стиль первого рисунка. Профессор посмотрел и одобрительно улыбнулся:

– Да, очень похоже. Думаю, Венге вспомнит. Вы возьмите и мой рисунок, ну а если потеряете, то восстановите по памяти сами. Думаю, это важно, это должно проникнуть в самые глубины его души. Ведь в принципе Венге не такой уж и плохой парень. Немец, как и все они, несколько высокомерен, но у него поразительное чутье на порядочность и чистоту помыслов. Он не будет работать на кого-то из чувства мести, но – ради принципов, ради идеи. А идеи добра ему близки, но какие-то это идеи своеобразные. Ключик к нему подыскать сложно. Я бы сказал так: Венге прирожденный пацифист, хотя никогда к тому движению не был близок и в его рядах не состоял.

– Если Венге близки идеи пацифизма, то он не станет с нами сотрудничать, – задумчиво сказал Шелестов. – Ведь он противник любой войны. Он сторонник противления насилию в любом его проявлении.

– Есть нюанс и здесь, – улыбнулся Горохов. – Создание страшного оружия в противовес кому-то – это и есть сдерживание. Сильнее тот, у кого дубина. Если дубина у обоих, тогда между сторонами установится вынужденный паритет. Вынужденное равновесие сил. А это гарантия мира, нежели отказ от дубины. Парадокс, но, увы, это парадокс цивилизованного мира, парадокс развития цивилизации. А физики часто сталкиваются с парадоксами и понимают их лучше других людей.