Атомный проект СССР в воспоминаниях участников

Полигонная жизнь отличалась от научно-академической большей свободой и возможностями для неформального общения. В то же время на испытаниях постоянно возникали непредвиденные обстоятельства и неучтенные научные и технические проблемы, требующие оперативного решения. В таких экстремальных условиях Курчатов также проявлял себя как отличный организатор и деятельный ученый, обладавший талантом оценки и осмысления всей «синтетической проблемы» в комплексе:

«Вечером после обеда все собирались в гостинице, где жил не только Игорь Васильевич, но и многочисленное начальство, прибывавшее на особо ответственные испытания. После напряжённого рабочего дня вся эта публика с удовольствием отдыхала, разговоры велись на разные вольные темы, и вдруг… бодрый голос Игоря Васильевича: „Мукасий, собирай рукребят!“ Мукосеев был порученцем Игоря Васильевича, осуществлявшим связь со всеми участниками испытаний. Проходило минут пять-десять, и „руководящие ребята“ — министры, генералы и академики — собирались в комнате Игоря Васильевича, и начиналось обсуждение выполненного и намёток будущих работ. Команд не было — исполнители заданий сами рассказывали о том, что и как они собираются делать, договаривались друг с другом. Всё это на глазах Игоря Васильевича, который в своей памяти собирал и систематизировал не отдельные детали, а создавал синтетическую картину состояния подготовки к испытаниям на данный момент»^[44]. Важной чертой характера Курчатова было стремление к постоянно напряженной работе и «озадачиванию» сотрудников. При этом, как подчеркивает Садовский, Курчатов «не командовал, а скорее советовал или советовался с собеседником о том, как наилучшим образом осуществить задание»^[45]. Стремясь занять своих коллег во время вынужденных простоев, Игорь Васильевич даже на полигоне организовал семинар «научных восторгов» для своих сотрудников^[46].

Для Александрова и Садовского научный гений Курчатова, не отделимый от его организаторских способностей, не вызывал сомнений. Однако далеко не все соглашались с этим. В частности, Я. П. Терлецкий критически отзывался о научном потенциале советских физиков «школы Иоффе», к которой относился Курчатов, «ходивших проторенными американцами путями»^[47]. Говоря о познаниях ученых, задействованных в атомном проекте, опальный профессор подчеркивает их зависимость от разведывательной информации: «Я был поражен знаниями наших ученых и только позже, по возвращении из Дании, когда вплотную познакомился с имевшимися материалами разведки, я понял, что все эти познания не столько плод собственных размышлений, сколько переложение всего того огромного запаса знаний, которые содержались в материалах, переданных нам иностранцами, верившими, что они не будут использованы во вред человечеству»^[48]. Важно подчеркнуть, что Терлецкий в своих воспоминаниях критически оценивает именно научный потенциал Курчатова и созданный вокруг него «культ сверхгениальности», но не его способности организатора: «Такое изображение Игоря Васильевича Курчатова умаляет его истинные заслуги как действительно крупного ученого, проявившего феноменальные организаторские способности и сумевшего в нашей стране, обладавшей гораздо меньшим научно-техническим потенциалом, чем США, истощенной тяжелейшей войной, организовать научные исследования, мобилизовать научно-технические кадры и, используя преимущества нашей социалистической системы, решить задачу создания атомного оружия в необычайно короткие сроки»^[49].

С Терлецким можно согласиться, можно полемизировать, но существование «культа Курчатова» оспорить трудно.

Если для физиков-ядерщиков богом был Курчатов, то для физиков-«оружейников» первым после бога был Ю. Б. Харитон, поскольку Курчатов — отец проекта и реактора, а Харитон — отец первой бомбы. Если мы говорим о «культе Курчатова» в академической науке вообще, то в узких кругах культ Харитона существует без всяких оговорок и кавычек. Широко известны опубликованные в предвоенные годы классические работы Ю. Б. Харитона и Я. Б. Зельдовича, относящиеся к делению урана, и «критерий Харитона» о критическом диаметре зарядов взрывчатого вещества. Однако ни в одной из публикаций ВНИИЭФ в числе соавторов фамилии Харитона не найти, хотя все научные проблемы института многократно с ним обсуждались, и это, естественно, делало его фактическим участником проводимых исследований. В этом проявлялась исключительная скромность и полное отсутствие тщеславия Юлия Борисовича. Высочайшая ответственность за выполнение государственных задач сочеталась у Юлия Борисовича с высокой мерой человечности и чуткости. Каждый сотрудник института ощущал это на себе.