Атомный проект СССР в воспоминаниях участников

Я. Зельдович, Д. Франк-Каменецкий, Л. Феоктистов в разное время по собственному желанию ушли из отрасли в академическую науку. В какой-то момент эти выдающиеся ученые осознали: если в деле ничего нового не происходит и не предвидится, то зачем на это тратить время. Именно по этой причине они и ушли из отрасли. Они надеялись найти себя, переключившись на новые цели. Переключиться получилось не у всех. Как отмечают некоторые авторы, Зельдович, «будучи весьма гибким человеком», сумел уйти в «неисчерпаемую» астрофизику. По оценкам коллег-«оружейников», Л. Феоктистов, напротив, допустил роковую ошибку, поскольку не смог достичь на этом поприще тех успехов, которых мог достичь, оставшись в отрасли^[60].

А как сам Феоктистов оценивает причины своего ухода? «Одна из причин моего ухода из Челябинска состояла в том, что мне стала ясна, правда, не в такой категорической степени, как сейчас, абсолютная бессмысленность испытаний. Я написал письмо Славскому о том, что если мы как страна в одностороннем порядке прекратили бы испытания, то политическая выгода для государства была бы намного больше, чем те технические крохи, которые возникают в результате испытаний. Я видел, как бы это выразиться поосторожнее, некоторую непорядочность. Военные да и многие из нашего ведомства хотели доказать, что они при деле. А к тому времени мы уже провели, грубо говоря, тысячу испытаний. Всё уже было известно и десятки раз проверено — ничего принципиально нового полигонные опыты не дают»^[61].

Как реагировали на их уход коллеги? Уход Зельдовича прошел почти незаметно, поскольку был удачен. С Феоктистовым сложнее. Коллеги и ученики искренне сожалеют об его уходе и не полной самореализации. С сочувствием говорят о личной драме ученого, который не смог полностью реализовать себя в академической среде. Они всячески подчеркивают уникальность, феноменальность Феоктистова, «их Льва».

Однако же сотрудники академика Феоктистова верны принципу «Лев мне друг, но истина дороже». Феоктистов, решивший публично высказать свои мысли об исчерпании темы, оказался под огнем критики бывших коллег. Да, он был «предан делу», но, уйдя с объекта, начал критику МСМ. Он нарушил неписанный «кодекс чести». Этот удивительный поступок его ученики пытаются объяснить только влиянием «тлетворной московской среды». «И Лев тоже несвободен в этом своём высказывании, потому что он жил тогда уже в Москве, понимаете? А когда был здесь, когда за свои разработки получал звание Героя, когда стал членкором академии, он с гордостью говорил: „Мы это вместе сделали, Боря. Я тебе благодарен“. И когда уезжал — то же самое: „Мы колоссальную работу тут сделали… И сделали её сообща!“ А вот пожив какое-то время в Москве, — понимаете, там другие ценности, — он уже стал говорить: а, мы всё уже сделали, больше делать ничего не надо! Тут он не прав. И когда я на этом настаиваю, я отдаю себе отчёт. Мы значительно продвинулись в том, что начинал сам Феоктистов, и знаем гораздо больше, чем кто-то может вообразить. Потому что ни на секунду не оставили работу. Да, она действительно может кому-то казаться „не слишком научной“ и всё прочее, но она нужна. Она необходима! Ведь надо думать не только о том, чтобы не было ещё одного Чернобыля, — нужно заботиться, чтобы наш арсенал был действительно работоспособен. И чтобы об этом знали те, кому следует это знать»^[62].

К сожалению, следует признать, что «команда» Феоктистова оказалась не способна на подвиг своего учителя. Его ученики подсознательно понимают, что их наставник прав в главном. Но признание его правоты означает признание собственной ненужности. Для преданных своему делу людей это невозможно.

Яркая, патетическая дискуссия вокруг академика Л. Феоктистова еще раз показывает, что к решению советской атомной проблемы были привлечены не просто крупные ученые, но неординарные личности, способные к формированию и отстаиванию собственного мнения, не совпадающего с мнением партии, правительства, научного сообщества.

При этом дело было не в принципиальном несогласии с советской властью или отраслью, нежеланием работать на нее. Наоборот, именно патриотические чувства заставляли высказывать свой протест против произвола и бюрократизма. Научные руководители с пониманием относились к выходкам своих подопечных и пытались минимизировать нежелательные последствия: «Я. Б. [Зельдович] вышел и сказал: „За такие шутки вам в следующий раз могут отрезать некоторые органы, и я не смогу уже вам помочь“»^[63].