Аукцион

4

Свое шестидесятипятилетие Евгений Иванович Ростопчин отметил в одиночестве; никого не звал; накануне слетал в Париж, отстоял службу в православной церкви на Рю Дарю, оттуда вылетел в Ниццу, взял в аэропорту на прокат маленький «фиат» (терпеть не мог показного шика, экономил в мелочах, чтобы главные средства вкладывать в дело, а проценты с дела обращать в приобретение русских книг, картин, икон, архивов) и отправился на кладбище — совсем небольшое, на окраине города; дорога петляет, словно в Крыму, похоронены здесь русские, никого другого, только русские: Горчаковы, Ростопчины, Вяземские, Епанчины, Пущины, Раевские, Бенигсены, Кутузовы, Романовы...

Смотритель кладбища, веселый серб Петя, как всегда в этот день, приготовил Ростопчину огромные букеты роз; белые — для бабушки, красные — мамочке; их любимые цвета; память о людях продолжает их жизнь среди нас; не так силен ужас потерь, иллюзия постоянного соприсутствия, непрерываемость бытия...

Евгений Иванович долго сидел возле скромных памятников; потом прошел по маленьким узеньким аллеям, остановился возле свежей могилы, спросил Петю, кто почил, отчего нет креста; тот ответил, что преставилась Аграфена Васильевна Нессельроде; жила в жестокой нужде, голодала, старенькая; на крест собирают, но пожертвование дают очень скупо — по пять, десять франков, откуда ж денег взять, князь; старики вымерли, молодые по-русски не говорят, стыдятся предков, норовят фамилию поменять, а уж имен православных я вовсе не осталось: где был Миша, там ныне Мишель, где Петя — Пьер; что бы Марье в Мари переделаться, так ведь нет, в Магдалены норовят, только б от своего корня подальше, несчастные мы люди, кочевники; про евреев говорят, что они рассеянны по миру, дудки, если уж кто и рассеян, то мы, а как же, ведь и прежний помощник американского президента Збигнев Бжезинский славянин, и французский генерал Пешков, усыновленный Горьким, да и папа нонешний тоже не итальянец, а нашей, славянской крови.

Евгений Иванович дал Петечке денег, тот пошел в лавку купить сыра, хлеба, зелени, бутылку красного вина из Сен-Поль де Ванса; князь вообще-то не пил, а если и пригубит, то лишь «вансовку», ее так и Бунин называл, Иван Алексеевич, и Шаляпин, когда наведывался на юг, и даже Мережковский, хотя сурового был норова человек и более всего на свете любил изъясняться по-французски, русскую историю комментировал на чужом языке, так, говорил, точнее ее чувствуешь, науке угодна отстраненность.

Однажды кто-то из здешних стариков заметил, что Северную Америку интереснее всех понял француз Бомарше; Китай и его культуру открыл миру итальянец Марко Поло в своей «Книге»; Бисмарк, наверное, точнее других ощущал Россию, а именно русские смогли синтезировать дух Европы, ошеломить ее, в свою очередь, Чайковским, Толстым, Чеховым.