Аун Сан

Такины вставали на рассвете и занимались до темноты, с перерывом только на обед. Инструкторы сменялись, устав, но бирманцам сменяться было никак невозможно. Если в первые дни в Японии их встречали вежливо, ласково, как дорогих гостей, то теперь они почувствовали себя в шкуре японского солдата. Шкура побаливала от царапин и ссадин — сколько высот одолели такины за эти месяцы! — и от зуботычин сержантов. Правда, с зуботычинами удалось покончить. Но для этого Аун Сан должен был пожаловаться в Токио самому полковнику Судзуки.

Отношения с японцами портились изо дня в день. Бирманцы не привыкли к грубости, презрению, которое прорывалось у офицеров, к жестокости, пронизывающей всю жизнь в лагере.

Но уже весной случилось так, что даже самые упорные из японских инструкторов признали в Аун Сане настоящего военного, достойного соперника. А это далось ему нелегко.

Проводили ночные маневры. Бирманскому взводу надо было захватить холм, который удерживала японская рота. Ночь прорезывали только лучи фонариков — японские инструкторы наблюдали за ходом боя. К двум часам продвижение бирманцев остановилось. Взвод потерял уже треть состава, и десять неудачников сидели в стороне, ожидая исхода атаки.

А потом бирманцы пропали. Как сквозь землю провалились. Инструкторы шарили фонарями. Никого.

А еще через полчаса холм был взят неожиданным штурмом с фланга, с такого крутого склона, что никто и не ждал атаки именно оттуда.

На вершине холма Аун Сан потерял сознание от усталости и истощения.

Жили они впроголодь, как и солдаты соседних частей. И украсть чего-нибудь из офицерской кухни было верхом доблести. Офицеры знали об этом и, больше того, сознательно допускали эти мелкие кражи. Если ловили — наказывали и бирманца и японца. Скудный паек был даже составлен с учетом «нелегальной добычи». Бирманцы, которые все эти месяцы сохранили дружный коллектив во всем, проводили эту операцию по очереди. Аун Сан всегда отказывался от своей доли, уверяя, что не голоден. и, зная его скрупулезную честность, товарищи не настаивали. Но в кражах была очередность. Аун Сан знал о ней. Дошла она и до него. Все уже ходили к кухне, все рисковали трехдневной гауптвахтой.

И вот вечером — ночных занятий не было, бирманцы вернулись из бани и занимались каждый своим делом — открылась дверь в барак, и вошел Аун Сан. Расстегнул мундир и вынул из-за пазухи пакет с горячими пышками.

— Из кухни?

— Да.

Аун Сан явно был расстроен своей собственной непоследовательностью.

— Наш генерал пал! — засмеялся кто-то из такинов помладше.

Пышки поделили на всех — досталось по половине. Аун Сан не взял своей доли и под общий смех забрался на нары.

— Желудок не принимает такой нищи.

— Чего же ты тогда?

— Во-первых, показать, что умею делать это не хуже вас. Повар, кстати, даже не догадался до сих пор, что пышек у него не хватает. А во-вторых, все вы шли на риск ради товарищей. И я не хочу быть сам по себе. Лучше спели бы.

Но пышками Аун Сана дразнили еще долго.

6

Как-то вечером все йебо собрались в своем бараке, мрачные и усталые. Только что инструктор опять обругал последними слонами одного из них за мелкую провинность. Хорошо еще, драться не полез.

— Нет, больше терпеть нельзя, — шумел теперь пострадавший. — С этим надо кончать.

— А что ты предлагаешь?

— Поднять сегодня ночью восстание, связать часовых, прорваться с боем к морю, захватить катер — и домой!

— А оружие ты сдал?

— Конечно, всегда сдаем по вечерам.

— А чем же ты будешь часовых разоружать?

— Не в этом дело. Ко Аун Сан. Мы и с голыми руками их одолеем. Ведь нас все-таки тридцать человек и на нашей стороне внезапность.

— Опять неправильно. Внезапности на нашей стороне нет. Неужели ты думаешь, что японцы нам доверяют? Да и не это главное. Даже если мы и доберемся до моря, пожертвовав половиной товарищей, и даже если мы захватим катер, что дальше? В море нас задержит первый же японский сторожевик. А не задержит — горючее кончится. И какую пользу принесешь ты своей стране?

— Но ведь больше терпеть невозможно!

— Если наша страна терпит уже пятьдесят лет, то нам, на которых надеется страна, можно потерпеть немного.

Спор как-то заглох после этого, но настроение йебо не улучшилось. Сидели по углам, пили чай, и каждый думал о своем.

— Считайте, что мы на войне, — сказал вдруг Аун Сан. — И поэтому на нас распространяются все законы ее.

— Но на войне видишь противника перед собой, и он знает, что ты его враг.

— А если ты со специальным заданием ушел в тыл врагу?

— Все равно, там все справедливее. Мы же вынуждены кланяться им, слушать их приказания. Это лицемерие.

— Нет, — быстро сказал Аун Сан. Он был недоволен. — Это не лицемерие. Это военная хитрость, вполне допустимая военная хитрость.

— Мы, бирманцы, предпочитаем бороться лицом к лицу…