На голове - кика. "Корона замужества", праздничный головной убор замужних женщин, полностью скрывает волосы. Тёмная дорогая ткань, твердая вставка в форме рогов. Как у коровы. Или - у чёрта. Нет, скорее, корова - кость белая. Рождение ребенка увеличивает размер "рогов". Могут быть 30 см. Здесь... на ладонь. За двух сыновей.
Тёмный платок держит это... сооружение, закрывая, попутно, голову и плечи. Замотан "снизу вверх": между рогами кики торчит узел и хвосты платка. Подбородок и шея полностью плотно закрыты. Вообще головной убор... перезатянут. Если так гайки крутить - резьбу сорвёшь.
Снизу - под губы. Сверху - по брови. С боков стянуто - аж щёчки наружу выпирают. Амбразура для носа. И косы заплетены так, что, хоть их и не видно, но понятно: такие "дальневосточные" глаза - куаферка-штангистка работала.
По платку кайма красно-белых пятен: герб Пястов.
***
В VIII в. родоначальник династии князь Лех увидел место, где высоко в небе на фоне багрового заката парил белый орел, а на холме находилось орлиное гнездо.
Тут он и говорит:
-- Гнездиться будем здесь!
И заложил Гнезно.
Белый орёл и цвет багряного неба стали гербом Пястов.
***
В здешнем мелком, неровно вышитом орнаменте выглядит как... геморроидальная птичка капнула.
У нас нынче тоже солнце садится. Мне прямо в лицо светит. Но ни багрового неба, ни белого орла не наблюдается. Ну, так мы и не в Польше.
Дальше тяжёлое шерстяное тёмно-коричневое бесформенное, в пол, расклёшенное книзу... что-то. Сильно утяжелённый вариант абайи. Ни пояса, ни украшений. Нет, есть: на пальцах три разноцветных перстня и золотое кольцо.
Пальцы - то нервно перебирают ткань платья, то сцепляются между собой. Кика хороша, когда женщина идёт с гордо поднятой головой, "кичится". Если лицо опущено, то... бодаться собралась?
Я жадно разглядывал свою "отраду". "Ел глазами". Хотелось... обнять, прижать, сорвать... всё это уродливое. Нет, не для того, о чём вы сразу... Просто я знаю какая она внутри. Внутри этого тряпья, внутри тела.
Да что ж вы всё про одно?! У человека внутри - душа. И у вас - тоже. Если поискать.
Я же помню. Как она одевалось. Не в смысле скорости, а в смысле стиля. Даже в рамках нынешнего, довольно уродливого на мой вкус, средневекового женского русского костюма. Помню, как она двигалась. Вольно, просторно, играючи. А тут... меленьким шагом, понурившись, скукожившись... У неё же был разворот плеч как у балерины Большого театра! И где это всё? Согбённая под грузом прожитых лет?
"Ты жива ещё, моя старушка?
...
Что ж ты нынче собралась в дорогу
В старомодном ветхом шушуне?".
Тебе же ещё двадцати трёх нет! А уже всё? Пружинка кончилась?
Она вскинула глаза, тут же быстренько потупилась, зарозовела пуще.
И тут, краем глаза, я поймал ухмылку Казика.
Довольную. Понимающую. Презрительную.
Торжествующую.
"Мне не к лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей".
И этот... фазан крашеный - тоже узнал. "Болезнь любви в душе моей".
Что, Ванёк, попался? Вляпнулся в "медок"?
Не люблю.
Не люблю чувствовать себя дураком.
Особенно, когда - правда.
Дальше... эмоции. Сильные.
Бешенство.
Мгновенно переходящее в ярость. В холодную.
В "закручивание гаек" в собственной душе.
Чётче, Ваня. Точнее и резче. Точён-н-нее.
Человек, всякий, минимум, двуслоен. Я про это - уже и много.
Обезьяна на крокодиле. "Крокодил" взбесился. А "обезьяна" не успела ухватить поводья. Только удержать голос в накатанной до автоматизма, вбитой, "загруженной в оперативную память"... доброжелательной "дипломатической" интонации:
-- Ясновельможное панство. Примите мои душевные уверения в удовольствии видеть столь славных и благородных мужей. Там вон (я ткнул рукой вправо) построена беседка, где заботами князя Феодора накрыт лёгкий стол. Там, на вольном воздухе, вы сможете отдохнуть после долгой дороги и пешей прогулки. Я же, с вашего соизволения, поболтаю пока с княгиней Еленой. Вспомним наши детские годы, тогдашние проказы и шалости. В шатре.
Наглую улыбочку поэтапно снесло с лица Казимира. Как осыпающуюся кусками штукатурку со стены. Но я уже подхватил княгиню под руку и потянул к шатру, одновременно снова махнув рукой в сторону решетчатой сараюшки, построенной трудниками в предвидении грядущей жары.
-- Федя, друже, проводи гостей, покажи им карасиков.
Я пропихнул княгиню в шатёр, одарил ляхов самой гостеприимной улыбкой и опустил поднятый полог.
***
"Тильзитское свидание", 1807 г.