Авантюристы Просвещения

Успех приходит неожиданно, тогда, когда тактический просчет оборачивается стратегическим выигрышем. В первый приезд в Россию Гримм проводит по нескольку часов в день в беседах с императрицей: он появляется, едва уходит Дидро. Покинув Петербург, он уже в пути начинает об этом жалеть («Ты этого хотел, Жорж Данден», – твердит ему Екатерина II), разговоры превращаются в постоянную доверительную и деловую переписку – Гримм добросовестно выполняет все поручения. Во второй приезд в Петербург он отвергает министерский пост, а государыня не любит отказов. На государственной карьере в России можно поставить крест, но тем важнее оказывается его неофициальная парижская должность. В качестве автора «Литературной корреспонденции» он рассказывал о литературно-художественной жизни Франции, а в качестве приватного корреспондента он предлагал произведения и людей искусства, причем через руки его проходили огромные суммы. Когда в конце века Париж из культурного центра стал центром политическим, Гримм начал посылать в Россию политические бюллетени, рекомендовать эмигрантов на русскую службу и даже имел косвенное отношение к попытке организовать побег королевской семьи из Парижа. Он сообщал избранным монаршую волю и пользовался непререкаемым авторитетом; даже побочный сын Екатерины II Алексей Бобринский был вынужден слушаться его. В середине 1790‐х гг. его совета спрашивали германские князья.

Одним из сотрудников Гримма был римлянин Гаспаро Сантини (ум. 1794), который также добился успеха, покинув Северную Пальмиру. В России Сантини был учителем танцев, женился на Екатерине Сакетти, подал императрице мемуар о создании в Москве театра для представления русских и французских комедий и трагедий, а также балетов, но, кажется, успеха не снискал[676]. Летом 1768 г. он уехал из Петербурга вместе с женой, сопровождая в Италию капельмейстера Галуппи и будущего композитора Дмитрия Бортнянского[677]. В Риме он завел торговый дом, сделался банкиром и, разумеется, не упустил случай подольститься к прибывшему с флотилией Алексею Орлову, который, по его словам, в 1771 г. назначил его русским консулом. Когда Гримм с помощью римского коллекционера Иоганна Рейффенштейна сосредоточил в своих руках покупку статуй и картин для Эрмитажа, Сантини с 1778 г. обеспечивал финансовую сторону операций. Вначале у них возникали небольшие трения с Гриммом, который предпочитал единовластно распоряжаться кредитами российского двора, но потом все уладилось. В 1781 г. Сантини официально назначили консулом, и он пребывал в этой должности до самой смерти[678]. Исправно ведя денежные дела и сообщая политические новости, он среди прочего нашел в ватиканских архивах документы по истории России, в том числе о Лжедмитрии, заказал копии и преподнес их в 1782 г. приехавшему в Италию графу Северному (великому князю Павлу Петровичу). Тут он составил конкуренцию знакомцу Казановы, торговцу живописью барону Бодиссони, пожившему в Венеции (с 1738 г.), Берлине (1765), Варшаве (1768), Петербурге (1770), который копировал и пересылал документы историку князю Щербатову[679].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. АВАНТЮРИСТ И ВРЕМЯ

Авантюристы Республики Словесности исчезают вместе со старой эпохой. Рубежом стала Французская революция. Прожектеры поколения Казановы и Бернардена де Сен-Пьера не приняли ее, осудив кровавую диктатуру народа. Утопия осуществилась, и те, кто предлагал параллельные, тупиковые пути, стали бесповоротно не нужны. Те, кто, подобно Гримму, верил в поступательное развитие цивилизации, в приближение царства разума, увидел, как рухнула вся система ценностей: Париж, как некогда Рим, оказался захвачен варварами, Франция обратилась в древнюю Галлию. Те, кто размеренно поднимался по ступенькам социальной лестницы, и те, кто умело перепрыгивал через них, оказались внизу, когда рухнула прежняя иерархия. Вся прошлая жизнь, усилия и заслуги теряют смысл. Не нуждается в прежних рыцарях удачи общество, где каждый в той или иной степени принужден становиться авантюристом, где правит самый великий из них – Наполеон. Дворяне, вынужденные эмигрировать, отправиться в Англию, Германию и, далее, в Россию, оказались в той же ситуации, в которой прежде находились искатели приключений: ни денег, ни дома, ни родины, ни профессии. Настоящие маркизы вытеснили поддельных, блуждавших по Европе. В конце столетия Россия по-прежнему воспринимается как антипод Франции, но знаки переменились на противоположные: теперь Север описывается как новая Италия, которая дала приют искусствам и наукам, бежавшим от наступления варварства.