Август, 1956 год. Кризис в Северной Корее

На настоящий момент, нам неизвестно, состоялся ли планировавшийся второй процесс — по крайней мере, в доступных нам документах посольства он не упоминается. Это может быть объяснено стремительным ухудшением отношений между СССР и Северной Кореей, в результате которого доступ советского посольства к важной политической информации оказался очень ограничен. По крайней мере, в официальной северокорейской прессе информация об этих процессах так и не появилась (это относится и к первому закрытому процессу, о котором советским дипломатам рассказал Пан Хак-се).

Тем не менее яростные нападки на «августовскую группу» не прекращались еще несколько лет. Иногда эти публикации содержали еще более серьезные обвинения. В памфлете 1962 г., посвященном «нерушимому единству партии», в частности, говорилось: «Клика Чхве Чхан-ика… состоявшая главным образом из элементов, которые [в колониальный период] капитулировали и превратились в прислужников японского империализма, или из элементов, состоявших на службе у империалистических агрессоров в качестве шпионов Чан Кайши и лакеев американского империализма. После освобождения при поддержке американского империализма они начали проводить фракционную раскольническую политику. Они заняли вероломную двуличную позицию, притворяясь, что преданы партии, тогда как тайно противостояли партии»[349]. Этот пассаж сопровождался замечанием о том, что оппозиция действовала под «прямым руководством» «американского империализма»[350]. Таким образом, в начале 1960-х гг. северокорейская официальная пропаганда практически объявила лидеров «августовской оппозиции» еще и американскими шпионами. Однако эти обвинения все-таки не стали нормой. В этом отношении официальная интерпретация действий августовской оппозиции отличалась от той характеристики, которая была дана Пак Хон-ёну и его товарищам по внутренней фракции (тех, как известно, обвинили в шпионаже в пользу США и Японии). На протяжении последующих десятилетий в официальной северокорейской исторической мифологии «августовские заговорщики» фигурировали как «раскольники» и «предатели», но не как «шпионы».

9. СЕВЕРНАЯ КОРЕЯ МЕНЯЕТ КУРС

К лету 1957 г. стало ясно, что решения сентябрьского пленума похоронены окончательно, причем отказ от них произошел с молчаливого согласия тех самых сил, которые когда-то навязали эти решения Пхеньяну. В то время как многие «маленькие Сталины» Восточной Европы один за одним теряли власть в результате вспышек народного недовольства и из-за интриг своих коллег, положение Ким Ир Сена после кризиса упрочилось настолько, что ему уже более не следовало опасаться того, что кто-то из руководства страны отважится бросить ему прямой вызов.

Победа Ким Ир Сена и его националистически-сталинистского курса имела самые серьезные последствия как для страны в целом, так и для большинства ее обитателей. В конце 1950-х гг. в северокорейском обществе начали происходить существенные изменения. Северная Корея 1945–1957 гг. была, в общем-то, вполне типичной «народной демократией», внутренняя политика которой вполне соответствовала тем стандартам, которые Советский Союз навязывал всему «лагерю народной демократии» (хотя, конечно, определенная местная специфика существовала всегда). Однако в конце 1950-х гг., когда руководство КНДР отказалось следовать идеям десталинизации, начался отход Северной Кореи от советских образцов. Отход этот никогда не был полным, но отношение к советским заимствованиям с этого времени изменилось. Большая часть советских общественно-политических институтов, имплантированных на корейскую почву в предшествующее десятилетие, была сохранена, хотя в Пхеньяне больше уже не упоминали, что такие организации, как Демсомол или Детский союз являются копиями советских прототипов (в более ранние времена из советского происхождения этих институтов никто не делал секрета). Однако пхеньянские руководители не просто остались верны сталинизму, они начали модификацию этой системы в соответствии со своими собственными нуждами и представлениями о том, как должно быть устроено идеальное общество. В некоторой степени такая политика являлась отражением усиливающегося влияния маоистского Китая, и многие из перемен, происходивших в КНДР в конце 1950-х гг., могли быть реакцией на те новости, что тогда приходили из КНР. Однако следует иметь в виду, что, несмотря на очевидную связь новых тенденций с переменами в Китае, маоистские идеи не смогли бы укорениться в Северной Корее, если бы они не нашли там благоприятной почвы.