Август, 1956 год. Кризис в Северной Корее

Общее направление перемен прослеживалось достаточно явно — это был курс на усиление контроля правительства над обществом и экономикой; на жесткое подавление реального и потенциального инакомыслия; еще большее ограничение международных связей, в том числе и связей с другими социалистическим странами; на «закручивание гаек» в области искусства и культуры; на установление квазирелигиозного культа богоподобного Вождя. В общем, это был курс на сохранение и усиление классических сталинистских принципов.

В то же время «новый» северокорейский сталинизм имел отчетливый националистический привкус. В общем-то, в этом смысле он не так уж сильно отличался от других вариантов сталинизма, включая и его советский оригинал (по крайней мере, в позднем варианте, времен приснопамятной «борьбы с космополитизмом»). До начала 1960-х гг. Советский Союз активно боролся с националистическими тенденциями в зависимых странах, поскольку там национализм неизбежно вступал в противоречие с интересами Москвы и отчасти подрывал советское/русское лидерство. Дозволялось проявление лишь определенных элементов национальной самобытности, которые не создавали особых политических проблем для Москвы. К ним относились, например, истории о великих победах над иностранными захватчиками, в тех случаях, конечно, когда эти захватчики происходили из стран, которые в 1950-х гг. принадлежали к «враждебному» и «империалистическому» лагерю (например, борьба болгар против турок, конфликты Польши и Германии и т. д.). Не была исключением и Северная Корея, где такой «контролируемый» национализм допускался и даже поощрялся с конца 1940-х гг. и, естественно, имел четкую антияпонскую направленность. Однако с начала 1960-х гг. северокорейская ситуация серьезно изменилась и в новых условиях идея корейского патриотизма начала освобождаться от прежних ограничений. В новой ситуации Пхеньян более не собирался делать реверансы в сторону Москвы и «великого советского народа», «великой русской культуры» (подобные выражения быстро исчезли из официальной риторики в 1959–1961 гг.). В культуре и политике основной упор делался на исконные местные традиции, зачастую радикально переосмысленные или даже просто выдуманные, вто время как внешние связи и заимствования преуменьшались или отрицались. Режим, совсем недавно пришедший к власти при откровенной и прямой помощи иностранной державы — обстоятельство, о котором тогда прекрасно помнило большинство населения, — стремился «национализироваться».

Без сомнения, эти тенденции в первую очередь служили интересам Ким Ир Сена и его ближайшего окружения, поэтому именно они часто инициировали их. Однако такая политика была бы невозможна без поддержки «снизу». Предлагаемый Ким Ир Сеном синтез национализма и сталинизма стал отражением идеалов и ценностей значительного числа партийных кадров среднего и низшего звена и, вероятно, более широких народных масс. Эти люди, происходившие главным образом из крестьянской среды, поддерживали режим в том числе и потому, что считали его «истинно корейским». Все, связанное с Советским Союзом, было для них иностранным, более того, достаточно чуждым в культурном отношении, так что призывы к ограничению советского влияния в целях укрепления национальной самобытности звучали для них очень убедительно. Можно предположить, что многие корейцы приветствовали новую политику, воспринимая ее как попытку избавиться от надоедливого советского присутствия, сохранить и укрепить «истинно корейскую» сущность режима.