Август и великая империя

Обращаясь к социологическим и философским взглядам Ферреро, мы наталкиваемся на любопытное противоречие. По своей основной тенденции он, несомненно, должен быть причислен к последователям экономического материализма.[676] Экономическое развитие, увеличение богатства и нужды, подобное тому, при котором мы присутствуем в настоящее время, вызвало наступление меркантильной эры в древнем обществе, земледельческом, аристократическом и военном. Это повлекло за собой тот кризис, в котором погибла республика и возникла Империя. Только ростом роскоши и стремлением удовлетворить все новые и новые потребности, неведомые древним римлянам, по мнению Ферреро, и можно объяснить нескончаемые войны, захват все бблыпих и бблыпих территорий и в конечном итоге — ниспровержение старых частных и общественных нравов. Погоня за роскошью возбуждала одни классы римского общества против других, и на всем протяжении истории от Гракхов до Августа мы видим их беспощадную борьбу; голодные пролетарии стремятся получить свою долю в добыче, захваченной аристократией, и вот причина кровавых столкновений между революционерами и реакционерами, сторонниками Мария или Цезаря со сторонниками Суллы и Помпея.

Материализм неизбежным образом приводит Ферреро к фатализму: раз вся человеческая жизнь как политическая и государственная, так и социальная и интеллектуальная зависит лишь от экономических условий, то последние повелительно руководят первыми, и не во власти человека изменять их. Он является слепой игрушкой экономических условий. Во всем этом итальянский ученый вполне последователен, но затем вдруг он начинает говорить о том, что человек часто не может даже понять причины исторических событий, говорит о «роковом ходе вещей», о «законах, еще столь таинственных, которые управляют судьбами наций» (т. II, предисловие), о «вечных законах, которые постоянно изменяют добро в зло и зло в добро» (I, 148; IV, 74), о Крассе, «которого судьба избрала первой жертвой для искупления гордости всей Италии» (I, 113, 127), и т, д.

М. Бенье, критикуя труд Ферреро, вполне правильно, по нашему мнению, сопоставляет в последнем случае взгляд современного нам ученого со взглядом не более, не менее, как Боссюэта, который писал: «Эта длинная цепь социальных причин, созидающих и разрушающих империи, зависит от тайных повелений… правители чувствуют себя подчиненными высшей силе… они делают более или менее того, о чем они думают, и нет человеческой власти, которая вопреки своим намерениям не служила бы и чужим планам».[677] Только ту «высшую силу», которую Боссюет называет Провидением, Ферреро называет Судьбой и говорит не о «воле Божьей», а о «вечных и таинственных законах». Едва ли это можно назвать языком последователя экономического материализма, и поэтому мы имеем полное право упрекать автора «Величия и падения Рима» в непоследовательности. Быть может, правильнее, однако, сказать, что, приступив к изучению истории Рима с вполне определенной теоретической схемой, Ферреро во время своей работы увидел, что бесконечная сложность исторических фактов не может быть уложена в одну заранее взятую формулу, и он предпочел обратиться к таким, в сущности, неопределенным и туманным ссылкам на Судьбу и таинственные законы, чем ясно и определенно признать недостаточность своих первых теоретических предпосылок.