Августовские пушки

Первый день оккупации прошёл тихо. Бойко торговали магазины и лавки. Германские солдаты вели себя примерно и добропорядочно, покупали открытки и сувениры, за все покупки платили и вместе с горожанами стояли в очередях к местным парикмахерам. Второй день был напряжённее. В ногу, якобы снайпером, был ранен германский солдат. Бургомистр немедленно повторил своё обращение к жителям сдать оружие. Он и ещё два городских чиновника были арестованы как заложники. Участились казни за железнодорожным вокзалом. Нескончаемый марш колонн фон Клука продолжался день за днём.

Двадцать пятого августа у Малина, находящегося на окраине укреплённого района Антверпена, бельгийская армия произвела неожиданную вылазку против арьергарда армии фон Клука, отбросив его в беспорядке в Лувен. В суматохе отступления потерявшая седока лошадь промчалась в темноте через городские ворота, напугала другую. Та понесла, но запуталась в упряжи и, упав, перевернула фургон. Раздались выстрелы, поднялись крики: «Die Franzosen sind da! Die Engländer sind da! Французы! Англичане!» Позднее немцы утверждали, что или по ним стреляли местные жители, или же они, стреляя с крыш, подавали сигналы бельгийской армии. Бельгийцы же заявляли, что немцы сами стреляли друг в друга в темноте. На протяжении недель, месяцев и даже лет уже после того, как эти события поразили мир, следственные комиссии и трибуналы выясняли, что же произошло в Лувене, и обвинениям Германии противопоставлялись бельгийские контрдоказательства. Кто и в кого стрелял, так и не было установлено, да и вряд ли это имело значение после всего случившегося: ведь немцы сожгли Лувен не в качестве наказания за якобы совершённые бельгийцами злодеяния, а для устрашения и предупреждения всех своих врагов – демонстрации германской мощи перед всем миром.

Генерал фон Лютвиц, новый губернатор Брюсселя, на другой день сделал следующее заявление. Когда его по долгу службы посетили американский и испанский посланники, он сказал им: «В Лувене произошла страшная вещь. Нашего генерала застрелил сын местного бургомистра. Жители стреляли по войскам». Фон Лютвиц помолчал, взглянул на своих гостей и закончил: «И теперь, разумеется, нам придётся разрушить город». Посланник Уитлок так часто слышал об убийстве германского генерала сыном, а иногда и дочерью бургомистра, что создавалось впечатление, будто бельгийцы специально вывели особую породу бургомистерских детей, этаких убийц наподобие сирийских ассасинов.

Сведения о сожжении Лувена уже широко распространились. Потрясённые и плачущие беженцы из города рассказывали о том, как поджигались улица за улицей, о безжалостном грабеже и непрестанных расстрелах. 27 августа Ричард Хардинг Дэвис, лучший из американских корреспондентов, находившихся в то время в Бельгии, приехал в Лувен с военным эшелоном. Немцы заперли его в вагоне, но к тому моменту пожар уже достиг бульвара Тирлемон, выходящего к вокзалу, и он мог видеть, как над улицами и домами стеной стоят «громадные языки пламени». Немецкие солдаты были пьяны и дико возбуждены. Один сунул голову в окно другого вагона, где был заперт ещё один корреспондент, Арно Дош, и прокричал: «Три города разрушили! Три! А будет ещё больше!»

Первый секретарь американской миссии Хью Гибсон, в сопровождении шведского и мексиканского коллег, 28 августа отправился в Лувен, чтобы во всём убедиться самому. Дома с почерневшими стенами и дымящимися балками всё ещё горели. Мостовые были горячими, повсюду летала сажа. Повсюду были мёртвые люди и мёртвые лошади. Старик с белой бородой лежал на спине. Многие трупы уже распухли, очевидно, эти люди были убиты уже давно. Среди пепла и обугленного дерева валялись обломки мебели, бутылки, рваная одежда. Немецкие солдаты из IX резервного корпуса, одни пьяные, другие взвинченные и злобные, с налитыми кровью глазами, выгоняли жителей из оставшихся домов, чтобы, как пояснил кто-то из немцев Гибсону, завершить разрушение города. Они шли от дома к дому, взламывали или вышибали двери, набивали карманы сигарами, забирали всё ценное, а затем пускали в ход факелы. Поскольку большинство домов были каменными или кирпичными, пожар разгорался плохо. На одной улице за манипуляциями солдат наблюдал, с мрачным видом посасывая сигару, командовавший ими офицер. Он кипел от ярости на бельгийцев и всё повторял Гибсону: «Мы всё сотрём в порошок, камня на камне не оставим! Kein stein auf einander! Ни единого камня, говорю вам! Мы научим их уважать Германию. Из поколение в поколение люди будут приходить сюда, чтобы увидеть, что мы сделали!» Таков был германский способ оставлять о себе память.

В Брюсселе ректор Лувенского университета, монсеньор де Бекер, которого удалось спасти благодаря помощи американцев, рассказал об уничтожении библиотеки. От неё ничего не осталось, одна зола. Когда ректор дошёл до слова «библиотека», то не сумел произнести его. Запнулся, попытался сказать снова, выговорил первый слог – «биб…» – и, уронив голову на стол, зарыдал.