Авиатор

В сущности, вот он, Рай. В доме спят мама, папа, бабушка. Мы любим друг друга, нам вместе хорошо и покойно. Нужно только, чтобы время перестало двигаться, чтобы не нарушило того доброго, что сложилось. Я не хочу новых событий, пусть существует то, что уже есть, разве этого мало? Потому что, если всё будет продолжаться, дорогие мне люди умрут. Безмятежно спящие в доме – умрут. Не ведающие, над какой жуткой пропастью висит наше счастье. Проснутся, проживут предназначенные им события – и конец. Понятно ведь, куда лежит курс. И меня это ожидает. Но раньше других, вероятно, бабушку, в чьих глазах я всё еще не вижу тревоги. Она-то наверняка догадывается, что наше благополучие призрачно, что оно до поры до времени.

Рай – это отсутствие времени. Если время остановится, событий больше не будет. Останутся несобытия. Сосны вот останутся, снизу – коричневые, корявые, сверху – гладкие и янтарные. Крыжовник у изгороди тоже не пропадет. Скрип калитки, приглушенный плач ребенка на соседней даче, первый стук дождя по крыше веранды – всё то, чего не отменяют смены правительств и падения империй. То, что осуществляется поверх истории – вневременно, освобожденно.

Понедельник

Был Гейгер. Перед уходом вдруг сказал, что Анастасия жива.

Анастасия – жива.

24 мая 1999 года. Анастасия – жива.

Вторник

Ночь не спал. Рано утром звоню Гейгеру, чтобы вдвоем ехать к ней. Тот с минуту прочищает горло, отвечает ржавым голосом:

– Она в больнице.

– В какой еще больнице?

– В 87-й. Это неважно. Сейчас всё равно слишком рано, туда только часа через два позвонить можно.

Я смотрю на часы – шесть утра, то-то у него голос такой.

В полдевятого звонит мне сам.

– Поездку нужно отложить. Анастасия Сергеевна пока не готова.

Я молчу. Потому что даже не знаю, что спросить. Лежит в 87-й больнице и не хочет меня видеть.

– Сказала, что не готова, – бормочет Гейгер. – Знаете, ее можно понять. Женщина…

А я не понимаю. Не осуждаю, не сержусь – просто не понимаю. Днем звоню еще раз Гейгеру.

– Может быть, она не осознала, что я – это я, в девяносто три года возможно ведь и такое?

– Память к ней действительно приходит лишь временами… – Гейгер опять переходит на бормотание. – Но про вас всё она, по-моему, осознала.

Тем более не понимаю. Что это – стеснение? Но стесняться можно через двадцать лет, ну – через тридцать, но не через шестьдесят с лишком. Такая встреча почти посмертна, тут уж всё равно, как выглядишь. Да и то, вообще, женщина ты или мужчина, в таком возрасте, мне кажется, большого значения не имеет. А вот поди ж ты – Анастасии так не кажется.

Среда

Я знаю, что она где-то рядом, но не могу ее увидеть. И как мне с этим жить? Сколько ждать? Я даже не могу ничем заняться, чтобы отвлечься от мыслей о ней. Раньше я много читал, смотрел телевизор – изучал, так сказать, новую действительность. А сейчас лишь об Анастасии и думаю, причем не только вспоминаю – пытаюсь представить, какая она сейчас. Пытаюсь – и боюсь. Мне не за себя страшно – за Анастасию, я боюсь ее страха испугать меня.

Помню, как она сказала, что хочет никогда не умирать, – и не умерла пока. Она и стареть не хотела – может быть, и не постарела? Сомнительно… Я нарочно у Гейгера ничего о ее внешности не спрашиваю. Какая она сейчас – лысая, беззубая? Лысая не обязательно, а вот беззубая наверняка.

Волосы у нее были мягкие, как… шелк. Не хотел писать про шелк – уж как-то это в ход пошло, так все пишут. Но ведь действительно – как шелк. Как ее шелковая ночная рубашка, которой я иногда касался во время наших поздних бесед. У шелка такое свойство – спадать. Может быть, даже – ниспадать. У меня волосы жестче, они могут виться, сбиваться в вихры, топорщиться, а вот ниспадать – не могут. Потому что не шелк. Я зарывался лицом в волосы Анастасии и спрашивал шепотом – откуда у них это свойство? Какова природа этого пшеничного потока – тихого, свежего, растекающегося по плечам? Спрашивал: это принадлежит мне, является теперь и моим свойством? Конечно, отвечала она, как же иначе, ведь свойства каждого из нас становятся общими. Я подставлял под этот поток ладонь и подносил его к своим волосам. А можно подумать, спрашивал, что это мои волосы? Только так, отвечала, и можно подумать.

В 87-й больнице лежит. Где она, интересно, эта больница?

Четверг

Сегодня Гейгер рассказывал мне о том, как сложилась ее жизнь. Я его не просил об этом – знал, что вряд ли меня эти сведения порадуют, – но и перебивать не стал.

Анастасия ждала меня довольно долго – до 1932 года, потом вышла замуж за главного конструктора Балтийского завода Поздеева. В 1933 году у них родился сын Иннокентий (Гейгер смотрит на меня со значением), из чего понятно, что она думала обо мне и тогда. Но уже не ждала.