Авраам Линкольн

Такая позиция была понятна Линкольну. Он и сам пребывал не в лучшем расположении духа. Начало января — «точка замерзания» военной активности, однако ежедневные траты на войну не уменьшились. Нельзя сказать, что ничего не делалось: по приказу президента генерал Батлер собирал войска для экспедиции по захвату стратегически важного Нового Орлеана, генерал Бёрнсайд готовил полки для высадки на побережье Северной Каролины, дивизия генерала Томаса ползла в наступление по расхлябанным дорогам Кентукки; но масштаб был не тот, да и предугадать результаты было невозможно. Линкольн подгонял генералов: «Крайне важно, чтобы вы начали действовать как можно скорее. Промедление смерти подобно»^{510}. В ответ шли доклады, что не готовы канонерские лодки, что погода не благоприятствует… В том же тоне отвечали командующие на западном театре войны: нет координации, не хватает оружия, у противника сил вдвое больше (та же перестраховка, что и у Макклеллана). Генерал Бьюэлл, которого Линкольн побуждал действовать в критически важном штате Теннесси, жаловался: «Я нахожусь в положении плотника, у которого требуют построить мост из гнилого дерева при помощи тупого топора и сломанной пилы»^{511}. При всём этом главная ударная сила — армия «Потомак» на востоке — была парализована из-за болезни Макклеллана. Удачливые офицеры и солдаты разъезжались по отпускам, неудачливые продолжали рыть укрепления вокруг Вашингтона.

Генерал-квартирмейстер Монтгомери Мейгс надолго запомнил сырой туманный вечер 10 января 1862 года, когда президент пришёл к нему в офис, придвинул кресло к пышущему теплом камину, сел и начал то ли жаловаться, то ли рассуждать вслух: «Что же мне делать, генерал? Люди нетерпеливы. У Чейза нет денег, и он говорит, что не знает, откуда их взять. Командующий в горячке. Это какая-то бездонная бочка… Что делать?»

Мейгс гордился тем, что именно он подал президенту важный совет: не дожидаться выздоровления Макклеллана, собрать у себя тех генералов, которым в случае начала активных действий на востоке придётся брать на себя руководство войсками. Среди них и найдётся тот, кто заменит больного командующего^{512}. Об этом в тот же день долго и много говорил на заседании Кабинета Эдвард Бейтс: раз волею Конституции президент является Верховным главнокомандующим, он должен начать энергично «командовать командирами»^{513}. Похоже, Линкольн и сам понял, что война слишком серьёзное дело, чтобы полностью доверять его военным, и перешёл к активным действиям.

Следующий день президент начал с того, что неожиданно для всех отправил в отставку военного министра Кэмерона. В официальном письме Линкольн, к немалому удивлению адресата, сообщал, что «неоднократные пожелания» бывшего министра занять какой-нибудь другой пост будут удовлетворены. Он получит место… посла в России^{514}.

Истинные причины отставки лежали гораздо глубже, но обнародовать их было неудобно, хотя хаотическое функционирование важнейшего министерства обсуждалось открыто. Старое уязвимое место Кэмерона снова находилось под ударами критиков, говоривших о расцветшей на военных поставках коррупции, которая выливалась в чрезмерные траты, неисправное оружие, прогнившую ткань, негодную обувь и испорченный провиант. «Обувь пехотинцев разваливается в лужах? — удивлялся один торговец. — Но я-то продавал её для кавалерии!»

Кэмерон мог только пытаться сохранить лицо: упросил Линкольна назначить на его место представителя Пенсильвании, дабы поддержать в правительстве престиж штата — «замкового камня», и при этом человека дружественного или хотя бы нейтрального к своему предшественнику, надеясь этим пресечь разговоры о вражде в «верхах».

Таким человеком оказался Эдвин Стэнтон, тот самый резкий в выражениях и необыкновенно талантливый юрист, который в казавшемся уже далёком 1855 году бесцеремонно отодвинул адвоката Линкольна от участия в громком судебном процессе «Маккормик против Мэнни». Но президент обратил внимание не на это обстоятельство (к слову сказать, партнёра Стэнтона по делу 1855 года Джорджа Хардинга Линкольн поставил во главе Патентного офиса). В 1860 году Стэнтон поднялся до поста генерального прокурора в правительстве Бьюкенена, боролся, как мог, за сохранение Союза и показал себя не только как юрист и оратор, но и как блестящий организатор. В первый год войны он был советником Кэмерона и как демократ был дружественно настроен к Макклеллану. Кроме того, Линкольн учёл редкое единодушие Кабинета: кандидат устраивал одновременно и Кэмерона, и вечно противостоявших друг другу Чейза и Сьюарда.