Авраам Линкольн

Жена Стэнтона Элен отговаривала мужа принимать новую должность: на министерском посту его годовой доход уменьшался вчетверо^{515}. Тем не менее долг и честь оказались крайне важны для этого с виду не очень героического человека (его, 47-летнего, сильно старила большая, слегка раздвоенная и тронутая сединой борода, непременные круглые очки визуально сильно уменьшали глаза; карикатуристы вообще любили изображать Стэнтона гномом-переростком). «Он был человеком деятельным, преданным и честным. Подрядчики не могли им манипулировать, предатели не могли обмануть, характеризовал нового министра современник. — Порой импульсивный, но правдивый; своенравный — возможно, но незлобивый; нетерпеливый, но последовательный и знающий дело…»

Сразу после назначения Стэнтон взялся за работу с такой энергией, что Линкольн припомнил очередную занятную историю. «Будем относиться к Стэнтону, — говорил он коллегам, — как относились к одному методистскому проповеднику на Западе. В своих проповедях и молитвах он возносился столь высоко, что прихожане клали ему в карманы кирпичи, чтобы совсем не улетел. Нам придётся придерживать Стэнтона похожим образом, но думаю, поначалу дадим ему немного попрыгать»^{516}.

«Со временем их отношения стали неожиданно тёплыми и полными взаимного уважения, — пишет историк Д. Макферсон. — Они начали практиковать в делах управления своего рода игру в „доброго и злого копа“: Линкольн отправлял политиков и других просителей, которым не мог лично отказать в просьбе, к Стэнтону, который, как он знал, был способен сказать твёрдое „нет“. Разочарованные просители уходили, проклиная военного министра, и это спасало президента от негативных политических последствий»^{517}.

Двенадцатого января в Белом доме собрался военный совет: уже без Кэмерона, пока без Стэнтона и всё ещё больного Макклеллана. Линкольн прямо сказал министрам и военным: «Раз генерал Макклеллан не собирается пользоваться своей армией, я бы хотел одолжить её для своих надобностей»^{518}. Следующие за «Маком» по субординации генералы получили авральную работу: за день разработать и немедленно представить план первоочередных действий гигантской армии, план наступления. Но главным результатом собрания стало чудо исцеления: вести о нём подняли с одра Макклеллана — практически здоровым. Уже на следующий день командующий явился в Белый дом обсуждать вместе со своими подчинёнными будущие планы. Он выслушал спешно разработанные варианты наступления его армии, но всем своим видом дал понять, что имеет кое-что получше, просто не хочет раскрывать секрет.

— Президент ждёт от вас хоть каких-то разъяснений, — шепнул Макклеллану генерал-квартирмейстер Мейгс.

— Если я раскрою ему свои планы, завтра утром они будут напечатаны в «Нью-Йорк геральд», — последовал ответ, тоже шёпотом. — Президент не умеет хранить тайну, он расскажет даже своему Таду^{519}.

В конце концов Линкольн получил только уверения в том, что кое-где уже можно начинать наступать и что «Мак» назначит точную дату начала реализации своего плана — даже это показалось президенту достижением. Он понял к тому же, что при всей самоуверенности Макклеллан всё-таки боится остаться не у дел.

Двадцать седьмого января последовал решительный президентский «Приказ № 1»:

«Приказываю: 22 февраля (день рождения Джорджа Вашингтона. — Д. О.) будет днём общего наступления всех сухопутных и морских сил против мятежников. Прежде всего в этот день должны быть готовы к выступлению войска, расположенные у форта Монро, армия „Потомак“, армия Западной Вирджинии, армия в Кентукки, армия и флотилия в Каире (город на Миссисипи на самом юге штата Иллинойс. — Д. О.) и морские силы в Мексиканском заливе. Все остальные силы и их командиры должны выполнять полученные к тому времени приказы и быть готовы получить дополнительные распоряжения. Полную ответственность за выполнение данного приказа несут главы департаментов, особенно военный и морской министры со всеми их подчинёнными, а также главнокомандующий и подчинённые ему командиры сухопутных и морских сил»^{520}.