Авраам Линкольн

Элизабет Кекли запомнила, как Авраам держал в руках голову сына и его большое угловатое тело содрогалось от рыданий: «Мой бедный мальчик, он был слишком хорош для этого мира, поэтому Господь призвал его к себе. Да, я знаю, там, на небесах, ему будет гораздо лучше… но мы его так любили, так не хотели, чтобы он умирал!» Линкольн разбудил секретаря Николаи, задремавшего на диване в своём кабинете: «Моего мальчика больше нет… Его действительно больше нет…» Потом, чтобы спрятать слёзы, он закрылся в собственном кабинете, а через какое-то время пошёл в спальню к Таду, лёг рядом и обнял своего младшего…

Всё тот же Восточный зал Белого дома, побывавший и биваком, и местом блистательных приёмов, облачился в траур; зеркала были укрыты чёрным крепом, многие из тех, кто две недели назад блистал на президентском приёме, собрались на траурную церемонию. Все правительственные учреждения были закрыты, Конгресс приостановил свои заседания.

После церемонии прощания Авраам и Роберт сопровождали гроб на кладбище Джорджтауна, а у безутешной Мэри уже не было на это сил. Она слегла на три недели. Одно упоминание имени Вилли вызывало у неё слёзы; она попросила убрать все игрушки, всю одежду мальчика, запретила приходить в Белый дом детям, с которыми играли её сыновья. От замкнутого молчания она переходила к таким душераздирающим рыданиям, что поправлявшийся Тад просил из-за стены: «Мама, не надо так плакать…» Из Спрингфилда приехала Элизабет Тодд-Эдвардс, чтобы помочь младшей сестре справиться с горем, и не отходила от неё, пока та немного не пришла в себя.

В конце марта Мэри стала появляться на людях, часто с отсутствующим, обращённым куда-то вперёд и вдаль взглядом. Она ещё долго носила траурные одежды, тяжёлый чёрный капор с чёрной вуалью, камеи из чёрного оникса; её бумага для писем была обведена траурной рамкой. Вилли являлся ей во сне, стоял у самой кровати. Мэри обратилась к медиуму, чтобы получить возможность разговаривать с мальчиком, которому «без материнской ласки так одиноко».

Авраам не мог позволить себе так глубоко погрузиться в личную трагедию. Не только потому, что ему нужно было поддерживать Мэри, вытаскивать её из депрессии. В ещё большей степени потому, что вокруг тысячи ежедневных личных трагедий сплетались в одну огромную под названием «Гражданская война». Он пытался утешить себя словами Констанции из шекспировского «Короля Джона»:

Отец наш кардинал, вы говорили,
Что с близкими мы свидимся в раю:
Раз так, я сына своего увижу![39]

На каминной полке кабинета Авраам поставил фотографию Вилли и частенько ловил себя на том, что разговаривает с ушедшим сыном. Первое время он каждый четверг надолго оставался один в той комнате, из которой мальчик отправился в свой последний путь.

Но через три дня после смерти сына Авраам вернулся к исполнению президентских обязанностей. 25 февраля президент Линкольн инструктировал генерала Батлера, отправлявшегося с экспедицией к Новому Орлеану у устья Миссисипи, и просил «переломить хребет мятежа». В тот же день он одобрил выпуск государственных банковских билетов, получивших по характерному цвету их оборотной стороны прозвище «гринбаксы», то есть «зелёноспинки» (потом просто «баксы»). Закон обязывал принимать эти деньги при расчётах за долги, товары и услуги, и сотни миллионов «баксов» пошли в уплату войскам и поставщикам. Союзу стало легче переносить экономические тяготы войны, в то время как доллар Конфедерации по-прежнему скользил в бездну инфляции.

В те же дни миновал срок, назначенный «Приказом № 1», — 22 февраля. Западная военная машина федералов стала набирать обороты: 28 февраля началась успешная операция по взятию под контроль большого участка реки Миссисипи — практически всей западной границы штата Теннесси. По ту сторону Миссисипи, на дальнем Западе, федеральные войска генерала Кёртиса вошли в штат Арканзас. 7–8 марта на склонах горного хребта Пи-Ридж они не только выдержали все атаки превосходящих сил конфедератов, поддержанных индейцами чероки, но и рассеяли войска противника. Из штата Миссури военные действия переместились на юг, на территорию Конфедерации.

А «маленький Мак»… Для него словно не существовало срока 22 февраля. Всё, что он предпринял, — это попытка переправить одну дивизию в Вирджинию у ставшего знаменитым городка Харперс-Ферри. Несмотря на то, что командующий лично контролировал ход операции, она провалилась. Переправа должна была быть осуществлена с помощью наплавного моста, понтоны для которого шли водой по каналу Чесапик — Огайо. И эти понтоны, как выяснилось в последний момент, оказались настолько широки, что не пролезли через выходной шлюз из канала в реку! Телеграмму о неудаче «Мак» отправил Стэнтону, тот показал её Линкольну. «Что это значит?» — спросил президент. «Это значит, — ответил военный министр, — что он вообще ничего не хочет делать!»^{522}