Аврелия

В толпе воцарилось глубокое молчание. Каждый созерцал с изумлением этих двух столь различных женщин, Ганну и Петрониллу, говоривших племяннице императора одинаково властно. Одна возвещала смерть, другая обещала жизнь, и обе говорили правду! Одна, несмотря на ее юность, представляла собой как бы отжившее; другая, несмотря на старость, представляла собой будущее. Двойное и жизненное изображение Рима! То, которое умирало, было с челом, увенчанным цветами; то, которое возрождалось, — с челом страдающим и огорченным!

Аврелия, беззаботное дитя, видела в этом знаменательном зрелище только то, что ею была приобретена очаровательная рабыня, которую она хотела сохранить. Вибий Крисп, старик, сомневавшийся во всем, пожимал плечами, видимо обнаруживая нетерпение.

— Двинемся в путь! — сказала его воспитанница.

Шествие тронулось в дорогу, и вскоре вместе с Цецилией христианство вступило в древнее жилище Цицерона.

V. Первые светочи

Наступил тот незабвенный в истории народов день, в который святой апостол Павел в Кесарии, обвиненный и плененный евреями, произнес перед Порцием Фестом, правителем Иудеи, и царем Агриппой свою знаменитую речь, приведенную в Деяниях апостольских, заключительные слова которой были таковы: «Я взываю к правосудию кесаря!» (Деян. XXVI, ср. XXV, 10. 21).

Павел, взывавший к правосудию кесаря, подлежал отсылке в Рим. Правитель Агриппа, побежденный высоким учением апостола Павла, чувствуя себя почти христианином, готов был его освободить, так как не считал его достойным ни смерти, ни тюрьмы, в которой он там содержался в продолжение двух лет; но нельзя было пренебречь воззванием к кесарю. Порций Фест ответил:

— Хорошо, ты отправишься к кесарю.

Этот кесарь был император Нерон. Рассчитывал ли апостол Павел подействовать на него теми же словами, которые привели в трепет его судей: Феликса, Порция Феста и царя Агриппу, или он желал и Нерону говорить о правосудии, целомудрии и о будущем Страшном суде?

А Рим? Мог ли он воспринять проповедь Павла о раскаянии, призывавшую обратиться к единому Богу и к делам милосердия, достойным этого раскаяния?

Казалось, апостол не мог рассчитывать на победу и Фест вправе был воскликнуть:

— Ты безумец, Павел! Твоя ученость расстроила твои умственные способности! (Деян. XXVI, 24).

Как бы то ни было, апостол Павел решил отправиться в Рим. Апостол Петр уже был там; имя Христа Спасителя уже получило право гражданства в столице мира.

В Риме было известно о прибытии апостола. Верующие пошли к нему навстречу, более ревностные — до форума Аппия, а другие — до места трех лавочек.

Они благословляли Бога за то, что наконец они могут прикоснуться к одежде и созерцать черты лица апостола. Со своей стороны, апостол Павел благодарил Господа за то, что ему довелось находиться среди своих братьев. Это было первое прибытие апостола Павла в Рим. Римская полиция, извещенная о его прибытии, разрешила ему поселиться там, где он пожелает; но для наблюдения за узником к дверям его дома был приставлен воин.

Тем не менее свобода апостола Павла не была стеснена. Он мог ходить по городу и принимать у себя гостей.

Евреи, жившие тогда в Риме, делились на два разряда. Одни из них, богатые и влиятельные, пришли туда для того, чтобы как можно лучше обосноваться. Другие же — бедные телесно, но богатые духовно — составляли верное и избранное стадо, следовавшее за святым апостолом Петром. Они проводили жизнь в молитве, занимались ручным трудом и никому не были ведомы, кроме тех несчастных, которым они по-братски оказывали помощь, да сборщикам податей, которые их беспощадно грабили, и еще философам, которые начинали прислушиваться к их учению.

Недалеко от Капенских ворот, при выходе на Аппиеву дорогу, была роща, посвященная Либитине, богине усопших. На этом месте некогда был воздвигнут храм нимфе Егерии и несколько алтарей, посвященных музам.

Теперь это не более как жалкие развалины.

Этот скромный и незаметный уголок и послужил колыбелью христианства, религии Бога вочеловечившегося. Здесь появились первые последователи Христа в Риме; сюда же они стекались из города, когда там поднималось гонение.

За пользование этими жалкими развалинами, крайне неудобными и вредными для здоровья, хищные откупщики вымогали у них непомерно высокую плату.

Римские остряки изощрялись в утонченных насмешках, направленных против этих бедных беззащитных и презираемых людей. Тацит очень часто вышучивал нацию, у которой «свиньи доживают до старости» (так как Моисей запретил употреблять их в пищу). Ювенал повторяет эту же недостойную насмешку. Он относится с презрением к этим несчастным, движимое имущество которых состояло из нескольких корзин и у которых не было другого ложа, кроме носилок с сеном.

И тем не менее эти столь презираемые евреи внесли в Рим два догмата: единобожие и бессмертие души. Бессмертие — блаженное или печальное, в зависимости от образа жизни и чистоты нравов. Понятно, что такого рода учение было не по сердцу людям распущенным. Этим и объясняются их насмешки над новой религией евреев.